Жука бодро налил воду в таз, насыпал средство, бодро стал вытирать пол. Мне нравился его настрой. Не теряя бодрости, веселого непринужденного настроя, он взялся за газовую плиту, и тут завяз. Это был вызов даже для мастеров уборки. В конце концов плита его сломила, хотя он не признавал поражения до последнего.
— Уборка — это чистый кайф! — уже несколько вымученно повторял он, хотя было видно, что тряпка вот-вот вывалится из его рук и он сам от усталости упадет на пол. Но он еще долго сопротивлялся.
Всю ночь я ворочался, вспоминал, как Кристина лежала рядом со мной на этом диване, как я мягко прижимался к ней сзади, и нам совсем не было тесно вдвоем. Я вспомнил, что ее любимым словом было «милый». Она часто повторяла его, иногда и по нескольку раз. «Милый, милый, милый», — говорила она. Мне нравилось. Я несколько раз произнес это слово вслух — негромко, чтобы Жука не решил, что я так зову его к себе, или что я сумасшедший.
Жука, поспав пару часов, зашевелился на кухне, опять стал что-то тереть, потом опять защелкал по клавишам. Наверное, доубирался и теперь работает над сценарием, подумал я с досадой. Умеет же человек увлечь себя чем-то до такой степени, что ему становится наплевать на сон. Я подумал, что если попробовать отдаться этому процессу, попытаться заразиться безумным энтузиазмом от Жуки, то тогда, возможно, я смогу выкинуть из головы Кристину.
Жука спрашивал о моих делах, но было видно, что вопросы эти формальные: голова его доверху забита «Русским лесом», и больше туда ничего не поместится, не стоит и пробовать. Я жалел его и не отвечал, хотя вообще-то я больше всего любил говорить с Жукой о женщинах. Впрочем, сейчас ему было даже и не до женщин. Без большого дела Жука пил и лежал, впустую ходил по городу — он не умел размеренно жить, а либо разлагался, либо был как стрела, летящая к цели.
Жука мечтал о режиссерской карьере довольно давно и уже предпринял несколько попыток в этом направлении. Я видел его короткометражку и клип, и меня они слегка настораживали. Короткометражка называлась «Мужики не лижут», и там на протяжении всей картины герой находился в туалете, ссал на сиденье унитаза, нюхал пальцы, вынимая их из трусов, в общем, смотреть было неприятно, а клип был очень динамичный, правда, немного смущало, что герой ни на секунду не прекращая дрочит.
Все-таки я был воспитан в консервативной среде, и оказываться в роли такого героя не хотелось. Но в этом было и что-то манящее. Я сразу понял, что одновременно хочу и боюсь этого.
В этот раз Жука придумал сериал о друзьях, писателе и издателе, которые начинают свой путь в литературном бизнесе. Издатель был жуликоватым активным парнем, которого должен играть сам Жука. Мой персонаж, писатель, был стеснительным ипохондриком, и в каждой серии он ходил на прием к новому врачу и находил новую работу. С женщинами у него, само собой, не ладилось.
Я почитал поэпизодный план, и возникло ощущение, что сериал может и в самом деле выйти очень хорошим, но при условии, что главную роль буду играть не я. Думаю, практически любой человек сгодился бы на нее гораздо лучше. Казалось, что я не могу даже просто стоять в кадре. Даже сыграть официанта, который ставит на стол кофе или просто стоит в массовке. Причем я осознавал свою полную актерскую несостоятельность еще с детства, и это даже не было связано с каким-то позорным фактом моей биографии, мне для этого вовсе не требовался позорный факт. Я мог представить себя кем угодно, но актером не мог представить себя даже в самых вольных фантазиях.
Жука, напротив, был убежден, что, если человек не дебил, то через несколько дней он втянется. В том, что я не дебил, были сомнения.
Жука записал на флэшку фильмы, которые требовалось посмотреть, чтобы подготовиться к роли. Кроме того, он сказал, что мне необходимо исправить дикцию, для этого нужно читать вслух с карандашом во рту, или другим предметом, который бы затруднял речь. Видя, что дело принимает серьезный оборот, к ночи я так разволновался, что даже почти забыл о Кристине. На этот раз я пил «Алушту», чтобы не думать о кинематографе.
Жука, просыпаясь часа на три раньше меня, одновременно писал сценарий, выбивал офис, набирал команду, планировал съемки. Неистовая жизнь бурлила рядом со мной. Я безвольно лежал за тонкой стенкой, но уже чувствовал, как эта воронка потихоньку засасывает и меня. Уже через несколько дней мне тоже захотелось кому-нибудь позвонить и что-то выбить. Я начал с малого и сунул в рот обкусанный карандаш. На столе лежал раскрытый на середине сборник рассказов Сэлинджера.
Офисом стала студия знакомого скульптора Жуки возле «Багратионовской». В центре стоял огромный, по виду не очень устойчивый памятник писателю Шолом-Алейхему, с коряво вылепленным семисвечником на постаменте. На стенах висели мечи и топоры с поржавевшими лезвиями. Жука прохаживался среди бюстов философов, покачивавшихся от его шагов, потом подбегал к доске и быстро писал мелом или зачеркивал уже написанное. Мне казалось, что быть таким энергичным просто нельзя — либо он под спидами, либо на батарейках.