— …Слушай, Нона! Ну я уже смирился за пятьдесят лет, что ты не различаешь, где лево, где право. Но верх и низ ты же должна различать! Я, по крайней мере, надеялся!
— Ты что? Сердисси?
— Можно так сказать. Я сказал: положи пельмени вверх. В морозилку. А ты положила их вниз!
Виновато опустила головку, вздохнула.
— Слиплись как колобок! Без обеда остались.
— Так колобок и должен… укатиться от всех? — с робкой улыбкой пыталась помириться.
«Лучше ты бы катилась куда-нибудь!» — подумал я.
День еще не прошел… а больница уже раем кажется! В санитары, что ли, пойти? Если хочешь, чтобы чудо случилось, хотя бы какие-то усилия приложи! Иначе как же чуду произойти, чтобы оно на реальность походило? Сейчас главное — использовать в деле злость, не растерять ее и в приступе справедливого гнева выселить Нону в Петергоф. Легко ли это? Даже название выговаривать тяжело. Там наша дочь умерла. Каково ей ехать туда? Там теперь прописан бывший Настин бойфренд, который так и не захотел на ней жениться, хотя она его прописала. Но и такие ситуации использовать приходится. Тем более он оказался мужиком неплохим. Вот как жизнь поворачивается. Нону прокормит. Ну и денег я ей, ясно, дам. Тяжело ее отправлять? Конечно. Но если не собираться время от времени с духом и не делать того, что надо, жизнь задавит тебя. Не навсегда же ее! Притом никогда не говорю ей заранее — ни накануне, ни даже за час. Ну вот — глянул на время. Еще минут десять можно подождать.
Желая исправить свою вину, которую, впрочем, не очень и понимает, схватилась сразу за два дела — гладить и пыль вытирать. Но грязная тряпка в левой руке, а подоконник — справа. А утюг в правой руке. А доска — слева. И хотела сразу два дела начать, даже рванулась, но в результате завязалась неразъемным узлом, левая с правой переплелись, и убирать ни одну нельзя — обе тянутся к делам, но оба дела, увы, недоступны. Стоит, как тысячерукий Шива (хотя рук всего две, но для нее многовато), с видом крайнего умственного напряжения на лице. Тряпка свисает, как белый флаг… но даже белый флаг у нее грязный, и, как ни странно, это смешит. Сейчас ее надо как-то «развязать», освободить руки — отнял и тряпку у нее, и утюг. «Ф-фу!» — с облегчением вздохнула, утерла пот. «Поработала!» Руки наконец у нее нормально повисли, в привычном безделье.
— Отдыхай! — сказал ей.
Но чем же ее еще занять, раз я дал нам с ней десять минут? Жалко ее, конечно, ужасно! Но, во-первых, я уже ее описал во многих книгах. И если быть только с ней, то ничего больше не напишешь.
— Посмотри на градусник. Да нет, за окном!
Начал прикидывать уже, как ее одеть. Как куколку ее одеваю! В смысле — все сам.
Стала усиленно делать вид, что пытается рассмотреть градусы на термометре сквозь два стекла. Наморщила лобик. Потом от напряжения даже пукнула. Я рассмеялся. Но если вы думаете, что она действительно что-то пытается сделать, то вы глубоко ошибаетесь. Никогда! Всегда — отдыхает. А если изображает, будто что-то делает, то только в форме пародии, иногда очень смешной, на этом и держится. Поэтому я даже скучаю без нее. Но не дай бог она действительно что-то возьмется делать. Костей не соберешь. Вот такая идиллия.
— Понятно, — сказал. — Значит, градусник ничего не показывает.
— Ну почему, Венчик? — даже обиделась. — Я смотрю.
— Ладно. Посмотри лучше холодильник, что там съедобное есть. Не считая «колобка».
— Открыла, Венчик! — радостно доложила.
— Молодец. Теперь посмотри внимательно, что там можно пожрать.
Минут пять доносилось лишь громкое шуршание.
— Ну что ты шуршишь? — сорвался я.
— Я ищу!
— Когда ищут, находят. А ты просто шуршишь!
Ну вот, набрал, кажется, необходимую злость.
— Ну вот же! — вытащила наконец, торжествуя, обглодок сыра. — Будем обедать?
— Нет. Это тебе в дорогу.
Ее резко выдвинутая вперед челюсть задрожала.