— Ну что? Потрясающе, да? — повернув ее лицом к Сене и обняв ее, произнес я.
— Да, милый! — проговорила она. — Но я очень хочу жрать! Просто смертельно!
— Сделаем! — Развернул на ветру карту и еле ее удержал. — Держи тот конец! Отлично. Где-то тут должен быть замечательный исторический, самый древний ресторан «Прокоп»! Стой! — С трудом удержали карту, которая собиралась, видимо, унести нас. — Нашел! Так это ж у Одеона, ровно там, где мы встречались с Дери!
Обратный путь оказался нелегок, к тому же — ветер и дождь!
— Ну что, родная, устала?
— А кроссец по пересеченке — не хочешь? — усмехнулась она.
Вот она, настоящая Франция. Достойная, в основном пожилая публика. И золотое сияние со всех сторон — старинные канделябры, зеркала в рамах, сплетенных из «кистей винограда». В таких же рамах, только овальных, портреты великих. Вольтер. Д’Аламбер. Руссо. И все они были здесь! Нас усадили как раз рядом с Руссо.
Мы указали строчки в меню, и седой официант принес нам попробовать и потом разлил вино. Поставил на крахмальную скатерть подставку для блюда устриц.
Я наконец-то раскинулся привольно, огляделся:
— Как я мечтал вернуться сюда!
— Ты прям как эти! — уважительно сказала она, поглядев на портреты.
— Ну! — гордо воскликнул я, раскинувшись еще более вольготно. — Я — дома. Во Франции, но как дома.
«Как здесь тепло после промозглой улицы! Наверное, старинные калориферы?» — подумал я. Она уже успела уткнуться в свой телефончик.
Официант принес блюдо открытых устриц, разложенных по кругу на мелко наколотом льду.
— М-м-м! — произнесла она, отложив аппаратик на скатерть.
— Ну давай уж сфоткаю тебя! — благодушно предложил я, зная уже, что без этого все равно не обойдется.
— Вот здесь коснись! — показала она.
— Приблизься к устрицам… Так! Приоткрой сладострастно ротик!.. Щелк! Ну как? — показал ей.
— Отлично! Только веки опущены, как у слепой!
— Ну давай еще раз! — с энтузиазмом произнес я. — Та-ак. Смотри!
— Теперь зато ротик закрыт!
— Ладно! Пусть будут два варианта, на любителя!
Это, наверно, я зря сказал.
— Ну давай! — Я поднял бокал. — За Париж! За то, что он состоялся! Мы ведь оба старались. И — получилось! Давай и за то, чтобы все получилось у нас, что только мы захотим!
— Да, любимый!
Мы звонко чокнулись, выпили этого дивного вина, потом, приподнявшись, поцеловались.
— Ну… а теперь устрицы. Бери вот так… брызгай лимончик! Осторожненько, не пролей сок! И всасывай. Так. Но сразу не глотай, не глотай! Почувствуй во рту. Правильно, даже закрой глаза. Чувствуешь?
Она, не открывая глаз, кивнула.
— Все! Теперь глотай!.. Ну как? — спросил я ее через некоторое время.
Она — не сразу — открыла глаза:
— Охрененно!
— Ну вот! Не зря мы приехали в Париж?
— …Безусловно.
Она уставилась в телефончик и тыкала кнопочки.
— Давай теперь попробуем этих, дуврских! Вот те, видишь, были какие корявые, — повертел пустой панцирь перед ней. — А эти, видишь, круглые. Давай в той же манере. Осторожно!
Всосали и эти.
— Ну, — требовательно произнес я. — Как? Мне кажется, эти, — я повертел в воздухе рукой, — не такие… пронзительные!
— Нормальные, — буркнула она, уже вполне активно работая с телефоном.
— Скажи-ка! А давно ты читала «Исповедь» Руссо?
— Еще в школе! — отрывисто сказала она, разглядывая почему-то аппаратик довольно злобно.
— Ну… что там у тебя?
— Ничего! — ответила грубо, как школьница. — Оказывается, здесь есть вай-фай! — почему-то перекривилась. — Вот уж не ожидала…тут! — приголубила взглядом и заведение!
Этот вай-фай мгновенно все искорежил!
— Этот вай-фай твой… как радиация! — сказал я, — всюду проникает — и все убивает! Даже хуже радиации! — Я разошелся. — Как протечка грязи сквозь потолок!.. Руссо бы не одобрил! — я надеялся, что союзника себе нашел.
— Слушай! Отстань, а, со своим Руссо! Тут такое творится! Ты только посмотри, что пишут эти гады!
— Ну а какое это имеет значение? — удивился я.
— Как какое? Оскорбляют нас, а тебе все это безразлично? Ты… слон! О-о… глазки твои слоновьи! — презрительно показывала почему-то на мое отражение в зеркале. — Жмуришься? Вообще хочешь не видеть ничего?!
Чопорная публика брезгливо косилась на нас.
— Ну что они там могут писать? — добродушно улыбаясь, даже пересел к ней.