Повариха поднесла поварешку гречи.
— Стойте! — прохрипел я. — Нет, давайте!
«Он видит меня!» — вот что значит эта тарелочка, оказавшаяся у меня в руках! Утку покрыла горушка гречи… «Доешь — птичку увидишь!» Быстро поел и с колотящимся (это хорошо!) сердцем к умывальнику отошел. Вода из крана с резким сипением вырвалась. Быстро сполоснул уточек моих… и под больничную робу сунул. И пошел, придерживая слева рукой — будто сердце закололо. Так, кстати, и было. Сел. Выждал. И, медленно нагнувшись, положил ее в тумбочку.
Вот! Какого знака тебе еще ждать? С тобой Он. Вперед!
Нона пришла. Даже коробку конфет принесла.
— Ты как, Венчик?
Легко так произнесла, словно я пальчик вывихнул. А может, и надо так? Расслабиться и махнуть на все рукой? Нет. Если Он сделал мне подарок, нужно довести это дело до конца, иначе я неблагодарным Ему покажусь. Лежу тут… но это не оправдание тупости. Если верну эту тарелку в столовую, Он может и обидеться: дурак, что ли?
— У меня к тебе поручение.
— Я рада, Венчик!
И я обрадовался.
Тарелочка должна свое место занять в моем доме, пару составить с той тарелочкой, что осталась одна, — только тогда это и будет выглядеть как полноценная благодарность!
Нона, конечно, не идеальный исполнитель, но совсем списывать ее тоже нехорошо: все же она моя жена, всю жизнь рядом прожила. Может, постарается?
— Слушай меня… Вот. Возьми эту тарелушку в сумку. И домой отнеси. Поняла?
— Это наша, Венчик?
Сразу идиотский вопрос!
— Не совсем. Но будет наша! Понятно?! — Я уже лютовал.
— Но как же так, Венчик? Она же не наша!
Тьфу! Радетельница нашлась! Лучше б так о нашем имуществе пеклась, как о чужом! Все тарелки разбить, кроме одной, ей совесть позволяет, а одну в дом принести — почему-то нет!
— Слушай! — Я завелся. — Слушай и исполняй! И не рассуждай: это не твоя стихия!.. Поняла?!
— Поняла, Венчик! — вздохнула тяжело.
— Возьми ее в свою сумочку, — резко засунул, — и отнеси домой. И аккуратно поставь на сушилку. Поняла?!
— Но как же так, Венчик? Ты же ведь здесь ее взял!
— Тьфу!
Откинулся на подушки, весь в поту.
— Ну хорошо! Если хочешь, что б тут хозяйство не пострадало, другую тарелочку из дома принеси вместо этой! Но — другую! Понимаешь? Другую! Не с уточкой!.. Поняла?
— Поняла Венчик! — вдруг просияла.
И, сияя, ушла.
Вернулась через час. И снова — сияющая!
— Я все сделала, Венчик!
Ведь бывает же счастье!
Долго разворачивала с шуршанием газету, потом такой же шумный целлофановый пакет. Я приподнялся… и рухнул. Все! Та же самая тарелочка! Ну или другая, точно такая же, которая дома была… не имеет уже значения. Отвернулся.
— Ты что, Венчик? — испугалась она.
— Да так. Ничего. Иди.
— Ты велел же другую? Вот я другую и принесла. Ведь ты же любишь — с уточками? — засияла сквозь слезы.
Мне только и оставалось — ее поцеловать.
— Молодец. Спасибо!
Радостная ушла…
Да, не пособник она мне!
Нащупал скользкий ноутбук в тумбочке, на колени поставил. Надо работать! В больнице? А почему нет? Пребывание здесь — не повод для лени. Вперед!
Как раз когда мы накрыли с моей музой в номере столик, чтобы встретить Новый год, заверещал ее ноутбук.
— Петя по скайпу! — закричала она. — В ванну, быстро! — и запихнула меня туда.
— Ноутбук хоть дай! На кровати лежит! — прохрипел я.
Такого не ожидал. Хоть часы на руке! Глянул: до Нового года минута! Успел налить из крана холодной воды — не горячей же! — и под бой курантов (доносился) чокнуться со своим отражением в зеркале. И что-то вдруг забрезжило… Налил до краев и хлопнул второй стакан и тут же сообразил: ведь я не только в этом замкнутом помещении, я в Будапеште, где почти полвека назад был сильно счастлив. Ура! До этого три дня — из восьми — нашу молодежную делегацию промурыжили во Львове (лихорадочно, а точнее, довольно лениво, «накачивали» напоследок, водили на какие-то лекции). Мне и во Львове сильно нравилось: в городе был безусловный западный колорит, как мы его понимали, а главное, была уже жаркая, сухая весна. Помню, как мы с вновь обретенным другом Лехой, кстати руководителем нашей делегации, утром, еще до завтрака, выскочили из гостиницы на соседний угол — «залить зенки», как он любил говорить (и делать). Явно западный, по нашим понятиям, сервис, большое стеклянное окно шириной метров пять и острое утреннее счастье… никогда прежде не пил с утра! Вот она, свобода!