На солнечном углу появились наши девушки… Галя, на которую я запал еще в Питере, была среди них. И вдруг ее взгляд — прямо в душу! Умирать буду — вспомню тот миг!
Следующий кадр: мы заходим с ней в бар, уже в Будапеште, и я вынимаю заначку. Строжайше запрещалось, но все знали, что рубли в Венгрии меняют. За давностью лет признаюсь: засунул рулончик сторублевок в пасту. Как бы по причине крайней своей чистоплотности постоянно носил ее с собой. И вот вытащил прямо при ней. О, как она смеялась, опершись о стену рукой и как бы обессиленно уткнувшись в нее головой!.. Выпрямилась, глаза счастливо блестят. Потом мы шли с ней по Будапешту. Будапешт — сиял! Особенно после тусклого в те года Ленинграда. И вдруг мы столкнулись с мрачным Лехой.
— Я встречался сейчас с местными комсомольцами, — проговорил он.
— Ну? — уныло спросил я.
— Они мне сказали… где здесь стриптиз!
— Так пойдем же! — вскричал я. — Плачу!
Стриптиз меня восхитил! Хотя главная моя страсть была направлена в другую сторону.
— Что вы делаете? — шептал Леха. — Вас же исключат!
— Ты думаешь? — глянув на него, хрипло проговорила она.
И мы опять обнялись!
…Когда мы вернулись в Ленинград и вышли на платформу, она посмотрела, как только она умела, и, сделав решительное движение рукой слева направо, сказала: «Сгинь!» Потом я очень страдал… Но зато написал первый в своей жизни крепкий рассказ. А дальше — пошло. Сорок с лишним лет — сорок с лишним книг. Где-то она, первая моя муза?
И вот теперь — последняя. Видимо. Наглая Аглая (имя подлинное), которая в новогоднюю ночь и замкнула меня сюда… на свою, кстати, голову… Прощай! А ведь еще осенью мы катили с ней на велосипедах, хохоча. О, как она танцевала, дурашливо закатив глаза, приоткрыв рот. Делала два очаровательно-неуклюжих движения могучими кистями — и прекращала дурачиться. Все!
Уже знал крутой характер ее. И вот — встретил Новый год, последний, может быть, в ванной (это еще мягко говоря)!
Договорились же — едем прощаться. Но чтоб так?.. Другой бы повесился и был бы абсолютно прав, вызвал бы всеобщее одобрение: хотя бы закончил эту жизнь достойно. Кстати, может, мой герой так и поступит. Но моя задача другая! Хлопнул третий стакан — в этот раз, по ошибке, горячей. Но это неважно! Начал с того еще Будапешта… Писал. Дверь вдруг заскрипела.
— Ты выходить вообще собираешься или нет?
Выйти, конечно бы, надо. Она хорошая… Но такой мощный финал!
— Сейчас… полчасика! — забормотал я.
— Ну, пиши! — грозно проговорила она и захлопнула дверь.
И по возвращении я больше не видел ее. Все! Последнюю музу потерял… Надо бы новую! Тут распахнулась со стуком дверь, и «прекрасная уборщица» наша появилась со шваброй наперевес. Стала, о кровати стуча, шваброй орудовать: вот, мол, тружусь и только оскорбления и слышу! С особой яростью стучала в мою кровать. Мало ей, что и так уже меня в блин раскатала? Вот уж где я действительно — никто.
А я действительно — кто?
— Послушай! — я вдруг радостно ей сказал.
— Чего еще?! — встала со шваброй наперевес.
— Вот… — Залез в тумбочку, нащупал коробку. Протянул ей. — Это тебе. Благодарность за твои тяжкие труды! Бери.
Тишина такая настала вдруг, что слышны были капли со швабры.
Взяла. Резко повернулась, ушла. И тут же солнце палату осветило. Вот так вот теперь. И только так!
…Садилось уже солнце — и тут она вошла. Не сразу и узнал ее. Полупрозрачное платье, туфли на каблуке. Навела томные очи на меня, потом, сделав рот «уточкой», чмокнула и, повернувшись, ушла. Красавицей стала уборщица наша!
— Какими ногами машет! — оценил мой сосед.
Но она-то была явно выпивши, а я? Встал и за ней пошел.
— Ты чего такая?
— А смена кончилась! — произнесла кокетливо.
Шла впереди. На повороте, не оборачиваясь, помахала пальчиками: «За мной!» Была она явно в эйфории, что-то лепеча, путаясь своими тонкими ножками. Встречая каких-то своих знакомых, восторженно восклицала: «Уй!» или «Да! Да!» Вдруг пихнула меня плечом, и мы с ней влетели в уже знакомую мне кладовку. Гуни, к счастью, на месте не было, и третье мое посещение оказалось самым удачным — она сомкнула свои тонкие ручки у меня на спине и уронила на грудь головку. Залепетала, как этот негодяй Паша ее, медсестру высшей категории, унизил до уборщицы… Тяжко вздыхая, она при этом стремительно и, я бы сказал, как-то обиженно раздевалась: мол, а что же еще остается делать обиженным, как не раздеваться? Уже как бы слегка небрежно — что тут стоишь? — пихнула меня кулачком в грудь, и я упал. Ослаб? Но, судя по дальнейшему, не совсем. Как-то все складно вышло. Просто, но прекрасно. Блестящие черные ее волосы занавешивали лицо. Время от времени она их с досадой сдувала. Прекрасная ее коленка двигалась перед моим носом, как боксерская перчатка.