Вообще-то я живу своей жизнью, но для родителей. Я все сделаю, я из себя вылезу, чтобы учиться в этой школе, чтобы не опозорить маму с папой!
Ноябрь
Три сестры
29 ноября
— Ты, кило восемьсот! — кричала Алена. — Почему ты?! Мне даже смешно, почему ты!..
— Тебе смешно, а мне обидно, тебе говно, а мне повидло, — хитро улыбнулась Ариша.
Это детское присловье близнецы использовали для ситуаций, в которых каждая боролась за свои интересы.
Девочки родились с разницей в десять минут. Алена — два восемьсот, Ариша — кило восемьсот, и те десять минут, которые Алена уже орала и требовала, а Ариша провела в утробе, стали подтверждением Алениного главенства навсегда. Влюбленный в Аришу Виталик Ростов однажды сказал: «Килограмм младенческого веса не может быть — пардон за дешевый каламбур — самым весомым аргументом в спорах. Борись за свои гражданские права, Ариша!» Здесь, как в каждой шутке, была только доля шутки, — Виталик обижался на Алену, ему казалось, что Аришина уступчивость принижает его самого и вместе с Аришей ставит его на второе после Алены место, а изредка, не часто, и самой Арише надоедала ее уступчивость. Алена мгновенно, как чувствительный прибор, регистрировала бунт в самом его зародыше, воспринимая любое несогласие как покушение на свою полную над Аришей власть, и между девочками происходили бурные короткие ссоры, всегда по одному и тому же сценарию. Алена требовала, Ариша огрызалась, Алена наступала, Ариша отползала в сторону — психологически, конечно, отползала, например закрывала лицо руками и оттуда испуганно выглядывала, но не сдавалась. Алена какими-то своими способами выуживала ее из психологического укрытия — шантажировала своей любовью, пугала, убеждала, что в Аришиных же интересах уступить, а убедив, утешала, жалела, обнимала, покачивала на груди, наслаждаясь тем, что Ариша снова в ее власти, и… А что еще? Все. Алена, конечно, вела себя как хитроумный тиран, как всякий тиран, уверяла, что тиранит окружающих якобы ради их пользы, хотела Аришиной любви до последнего, до полного погружения, но близнецы — это особая материя, и общепринятые моральные нормы здесь ни при чем. Ссора обычно занимала минут пятнадцать-шестнадцать, не больше.
Сейчас все происходило не по сценарию. Близнецы упоенно ссорились уже час без всяких признаков того, что Ариша собирается уступить. «Я, я!..» — возмущенно кричала потерявшая терпение Алена, возвышаясь над сгорбившейся на кровати Аришей. Нина в споре не участвовала.
Девочки занимали две смежные комнаты. В спальне вплотную друг к другу стояли две кровати, Аленина и Аришина, и Нинин диван. В смежной комнате, которую в шутку называли «классной», как в институте для благородных девиц, стоял секретер, в первый же день Нининого пребывания у Смирновых разделенный на троих, — в нем давно уже все смешалось, Аленины записки от мальчиков, Аришины листочки с переписанными из книг стихами, Нинины школьные тетрадки, — и круглый стол, за которым все трое делали уроки. Сейчас Нина за ним готовилась к контрольной по химии, прикрыв глаза, повторяла про себя: «Серная кислота взаимодействует с металлами, стоящими в ряду напряжений до водорода…»
— Ну, Алена, пожалуйста… Мне это правда важно… Почему всегда ты?! Нина, скажи ей!.. Нина, ну скажи ты ей!.. — продолжала защищаться Ариша, и Алена энергично махнула рукой в Нинину сторону, что означало «попробуй только!».
Нина встрепенулась — звонок.
— Пришел, чего сидите, — бросив ручку на недописанном «4Zn + 5H 2SO 44ZnSO 4+…», сказала она.
Было семь часов вечера, а Он никогда не появлялся дома раньше десяти. Почему Он так рано пришел, что случилось?
— У лифта кот сидит, дать ему колбасы, что ли?.. Где все? — спросил Андрей Петрович, отряхивая снег.
Снегопад был такой сильный, что за несколько секунд, пока он шел от машины к подъезду, ондатровая шапка успела превратиться в снежный ком.
В семье Смирновых была милая традиция: каждый вечер, если, конечно, Смирнов не возвращался слишком поздно, семья встречала его, выстроившись в прихожей, и уже через несколько секунд после того, как он входил в дом, Смирновы представляли собой чудную скульптурную группу в стиле соцреализма: Ольга Алексеевна, красивая, царственно медлительная, с тапочками мужа в руках, Смирнов с плывущими от нежности глазами, на нем девочки, — Алена бросалась на отца с разбега, как будто брала штурмом гору, облепляла его руками и ногами, Ариша струилась в его руках нежным ручейком. Все — и Нина. Нине, конечно, невероятно, нечеловечески повезло: она могла бы быть воспитанницей подмосковного детдома, а она была дочкой секретаря райкома, третьей сестрой Смирновой.
Прошло шесть лет с той ночи, когда Ольга Алексеевна привезла одиннадцатилетнюю Нину домой и, уложив ее спать, металась в ночных страшных мыслях, перечисляла одно за другим, почему она поступила неправильно, почему никак нельзя было Нину удочерять. Три причины, три: возможный наследственный алкоголизм — раз; будущие претензии на жилплощадь — два; откроется то, страшное, и тогда Андрею Петровичу конец — три.
…Раз, два, три… Но за шесть лет Нина не запила и никаких иных наследственно плохих качеств не обнаружила, о будущей ее претензии на жилплощадь уже как-то вообще не думалось, а ее опасное родство совершенно точно было погребено в прошлом. Ольга Алексеевна с Нининым присутствием в своей жизни свыклась, смирилась. Мгновенное, в обход всех препятствий, официальное удочерение сыграло в этом не последнюю роль, официальная, без сомнительных нюансов, однозначность Нининого положения — дочь — исподволь оказала на отношение к ней Ольги Алексеевны то же влияние, какое оказывает на живущую вместе пару штамп о браке в паспорте — казалось бы, какая разница, есть штамп или нет, но всем известно, что разница все же есть.
Личное дело Нины сгорело в школьном пожаре. Пожар сопровождался такими драматическими обстоятельствами — Аленин ожог, сгоревшее школьное знамя, что никто не заострил внимания на главном вопросе: а зачем, собственно, Алена с Левой оказались вечером в кабинете завуча?! Гораздо проще было рассуждать о причине пожара, хотя и тут все молчаливо сошлись на самом простом — «дети играли со спичками». А как именно «играли» — курили, казнили знамя или еще как-нибудь шалили — неважно. И уж тем более никто не заподозрил, что дети жгли не понравившиеся им документы.
Никто не связал исчезновение Нининого личного дела с пожаром, личное дело, сожженное Аленой, восстановили. Но если в старом личном деле настоящая фамилия Нины была зачеркнута и сверху написано «Смирнова», — вот такая простодушная небрежность органов опеки, — то новое выглядело безупречно: Смирнова Нина Андреевна, мать Смирнова Ольга Алексеевна, отец Смирнов Андрей Петрович.
Ольга Алексеевна радовалась — это было окончательное заметание всех следов, отыскать связь между Смирновыми и Нининым прошлым теперь невозможно, да и было ли оно, это прошлое, а может быть, просто приснилось?.. Все способствовало всеобщему благодушию, благочинности, благолепию, как говорила Ариша — «мир, дружба, жвачка».
И главное — все к Нине привыкли, она заняла свое место в семейном обиходе, стала неотъемлемой частью «всех». Вместе со всеми встречала Андрея Петровича, всегда стояла в отдалении, не приближаясь, глядела на него и немного в сторону — чтобы не навязываться, чтобы он не подумал, что она нагло претендует на его внимание наравне с родными дочерьми.
— Где все? — готовясь рассердиться, переспросил Андрей Петрович.
Как хорошо было, когда девочки были маленькие! «А что вы сегодня по музыке выучили?» — спрашивал Андрей Петрович, и Ольга Алексеевна в ответ тоном успешного дрессировщика: «А сейчас девочки тебе сыграют», и те, как послушные котята, радостно мяукали: «Мяу, мяу, пусик, сыграем!», и Смирновы пили чай под Аленины и Аришины по очереди этюды Черни, и было им счастье…