Тогда ко мне подошел Али-бей.
— Хочешь сопровождать меня в Калони? — спросил он. — Я хочу удостовериться в дружбе племени бадинанов.
— Вы живете с ними мирно?
— Разве бы тогда мог я выбрать среди них разведчиков? Их главарь — мой друг, но есть случаи, когда надо действовать с максимумом уверенности. Пошли!
Нам не пришлось далеко идти, чтобы достичь очень большого, возведенного из красного камня дома, в котором Али-бей жил во время праздника. Его жена уже поджидала нас. Мы обнаружили на площадке перед домом множество расстеленных ковров, на которые и уселись, чтобы полакомиться завтраком. С этого места мы могли обозреть почти всю долину. Повсюду отдыхали люди. Каждое раскидистое дерево превратилось в палатку.
На другом склоне долины, справа от нас, стоял храм, посвященный Солнцу, шейху Шемсу. Он стоял так, что первые лучи восходящего светила освещали его. Когда позднее я посетил этот храм, то нашел там только четыре голые стены и никакого инвентаря, который позволил бы заключить о культовых ритуалах, но светлый ручеек струился по полу, в канавке, а на чистейшей белой известковой стене я увидел слова, написанные арабскими буквами: «О солнце, о свет, о Божья жизнь!»
Передо мной, в развилке дерева, стоял человек из Синджара. Кожа его была темной, а одежда — белой и чистой. Пристальным взглядом он изучал окрестности и время от времени откидывал длинные волосы, закрывавшие ему лицо. У него было ружье со старым неуклюжим фитильным замком, его нож крепился на грубо вырезанной рукоятке, но вид этого человека убеждал, что он с успехом применяет свое простое оружие. Возле него сидела у маленького костерка его жена и пекла на огне ячменный пирог, а над мужчиной карабкались по ветвям два полуголых загорелых мальчишки; они тоже уже носили ножи, привязанные тонкой веревочкой, обмотанной вокруг пояса.
Недалеко от них расположились многочисленные горожане, может быть, из Мосула: мужчины пристраивали своих тощих ослов, женщины выглядели бледными, истощенными — понятный без слов образ нужды и забот, а также угнетения, которому подвергались эти люди.
Потом я увидел мужчин, женщин, детей из Шайхана, из Сирии, из Хаджилара и Мидьята, из Хейшери и Семсала, из Мардина и Нусайбина, из района Киндоля и Дельмамикана, из Кокана и Кочаляна, и даже из окрестностей Тузика и Дельмагумгумуку. Старые и молодые, бедные и богатые, все были очень опрятны. У одних на тюрбанах красовались страусиные перья, а другие едва могли прикрыть свою наготу, но все были с оружием. Они общались между собой как братья и сестры; обменивались рукопожатиями, обнимались и целовались; ни одна женщина, ни одна девушка не прятали свои лица от чужих… Здесь собрались члены одной большой семьи.
В это время раздался залп, и я увидел, как люди отдельными группами, большими и маленькими, пошли к гробнице.
— Что они там делают? — спросил я у Али-бея.
— Получают свою порцию мяса жертвенных быков.
— Кто-то следит за этим?
— Да. Подходят только бедные. Они собираются по племенам и местам проживания. Вожди племен их сопровождают или выдают метки.
— А ваши жрецы совсем не оставляют себе мяса?
— От этих быков — нет. Но в последний день праздника убивают несколько животных, которые должны быть белыми, совершенно белыми. Их мясо принадлежит жрецам… Ну, а теперь давай отправимся в путь!
— Как далеко до Калони?
— Верхом — четыре часа.
Внизу стояли наши кони. Мы сели в седла и без сопровождения покинули долину. Путь наш уходил круто вверх, и, когда мы достигли вершины, я увидел перед собой холмистую местность, густо поросшую лесом и прорезанную многочисленными долинами. Эту страну населяло крупное курдское племя мисури, к которому принадлежали и бадинаны. Наш путь шел то вверх, то вниз, то между голых скал, то в густом лесу. На склонах мы видели несколько деревушек, но дома были брошены. То и дело мы переправлялись через холодные воды какого-нибудь дикого горного ручья. Эти дома были окружены виноградниками, рядом с которыми росли кунжут, жито и хлопок. Особенно красиво выглядели эти дома в окружении цветов и тщательно ухоженных плодовых деревьев: фиговых, гранатовых, вишневых, тутовых, оливковых.
Ни один человек не встретился по дороге, поскольку езиды, населявшие эту местность до самого Чёлемерика, все уже прибыли в Шейх-Ади. Мы ехали уже два часа, когда услышали голос, окликнувший нас.
Из леса вышел человек. Это был курд. На нем были очень широкие, открытые книзу штаны, кожаные башмаки были обуты прямо на босу ногу. Тело было облачено только в рубашку с прямоугольным вырезом у шеи, доходившую до голени. Его густые волосы свисали волнистыми прядями на плечи, а голову прикрывала одна из тех диковинных и безобразных войлочных шапок, похожих на огромных пауков, круглое туловище которых покрывает макушку, а длинные ножки свисают назад и в сторону почти до плеч. На поясе он носил нож, баночку с порохом и патронташ. Однако ружья не было видно.
— Добрый день! — приветствовал он нас. — Куда направляется Али-бей, Отважный?
— Храни тебя Бог! — ответил бей. — Ты меня знаешь? Из какого ты племени?
— Я бадинан, господин.
— Из Калони?
— Да, из Калахони, как мы называем наше селение.
— Вы еще остались в своих домах?
— Нет. Мы уже заняли шалаши.
— Они расположены поблизости?
— Почему ты так думаешь?
— Если воин удаляется от своего жилья, он берет с собой ружье. У тебя же нет при себе ружья.
— Ты угадал. С кем ты хочешь говорить?
— С твоим вождем.
— Сойди с коня и следуй за мной!
Мы спешились и повели коней за собой. Курд вел нас в лес, в глубине которого мы наткнулись на прочное, построенное из поваленных деревьев заграждение, за которым увидели многочисленные шалаши, собранные из жердей и прикрытые листвой. В этой баррикаде было оставлено одно узкое отверстие, послужившее нам входом. За баррикадой мы увидели несколько сотен детей, толпившихся между шалашами и деревьями, тогда как взрослые, как мужчины, так и женщины, заняты были расширением и укреплением завала. На один из больших шалашей взгромоздился мужчина. Это и был вождь, занявший столь высокое место, чтобы хорошо все видеть вокруг и лучше руководить работой. Увидев моего спутника, он спрыгнул на землю и пошел нам навстречу.