* * *
В укрытом ущелье слова, в открытой долине слов
Движется ручей. Тропа ветвится. Горькие косточки стыда
Спрятаны в звуках, их касаются губы, касаются ладони,
Но ладони молчат. В орехе выдоха речи течет ручей;
Прошлое и будущее в орехе вдоха. Мир спасет стыд.
Гора Кармель нависает дрожью. Ее хребет расправляет
Крылья. Ручьем течет апельсиновый сок вдоль языка и
Пальцев. Губы касаются сладких ногтей, отступают.
«Берегись говорящих», написано на камнях, «им легион».
Пальцы притронутся к ткани слов, за веками спрячется их
Память. Надо ли любить непрозрачность звука, темноты
Его эхо, стыд невысказанного, порывистый ветер души?
Один говорил, что поэзия не заставляет ничто произойти.
Другой говорил, что поэзия заставляет происходить ничто.
Третий – что ничто есть все, и что поэзия происходит
Всем. Пальцами, соком на скатерти, взглядом, дрожью горы.
Так они касаются, коснутся одиночества души, во взгляде,
Сладкая кожура на ладони слова, его горечь, всматриваясь
В глубину, где красота вспыхивает, пугает. Сокровенность
Ткани влечет, петляет, заглядывая верой и сомнением.
Пульсирует сознание, полна взглядом, моргая, на сухих губах,
Мокром нёбе. В провале слова, далеко, рядом, расстеленным
Ветром, тканью дует, в скорлупе темно, воздух.
Не было – и всегда.
* * *
Черный рваный базальт, бахромою, к кромке воды.
Зеленые леса надмирья, пещеры вулкана, заросли
Гидрогений. Небо высокое, бессловесное, открытое.
Горсть олив – зеленых, серых, твердых; серебряный
Свет цветущего миндаля. Из родника их горечи
Течет вода пробуждения. От капели на губах души
Оглядывается к пещере света, к свету по ту сторону пещер.
Мелкий снег, его раздувает ветер, он густеет. Поземка
Струится мимо высокого леса, к дальнему. Густые чужие
Мысли, подобранные желания отступают за кромку леса.
На столе маленькая чашка на блюдце с широкой тенью,
В ней отражен мир молчания, в черноте, дышит, качается
Воздух. В темноте кофе отражается взгляд, заглядывает;
Разносятся, выплескиваются, ярятся голоса толп.
Но взгляд ищет бытие себя в темнеющем. Он не свободен,
Он свободен. Но где же он? Как много многословных,
Безобразных на свету, источающих злобу, исчезающих
В пустоте времени. Течение искусства неслышно, уже
Незаметно; плаката, крика и клоунады жаждут лица.
Но не им искать дальнюю лаву черных пещер вулканов,
Не для них летают дельфины над пенною кромкой волн.
Даже когда в темноте, явленные острова сохранят
Человечность. Даже когда на виду, потаенные острова
Сохраняют душу. Невидимы за страстью невежества,
За страстью злобы. Но нога не спустится к бахроме воды,
Рука не сорвет цветок, мысль не уснет на теплой
Подушке. Потому что выше и сильнее звука ложится тень.
Над базальтом, гранитом, морем – синева не встретится с синевой,
Руки не встретят оливки, веки не встретит взгляд.
Острова одиноки, но море восходит небом, белизною ночи.
Над волной и лугом, травой и поземкой, сухие ладони ищут двери.
Р. и Т. К.
* * *
О слова желтый воск и острова свободы,
Мне снится музыки ушедшей водопад, в долине
Памяти, в долине непогоды, в долине радости, где
Призрачные всходы восходят городом, рекой
И небосводом, касаньем бытия, забытым камнем
Свода, подземным озером, души земным восходом,
Незнаньем полноты и полнотой изгнанья, любовью
И землей, небесной пылью знанья, сияньем
Светлых глаз и горечью весны, и снова радости
В всецветии прощанья, и встречи наугад с бездомным
Домом дара, чье слово, как земля, наполнено водой.