Впрочем, тут же Роману пришлось о своем красноречии пожалеть. Хайди оказалась сиротой, поэтому ее рассказ на фоне корневского выглядел куда как скромнее. Родители девушки погибли во время землетрясения на Шварцвальде, когда Хайди было шесть лет, опекуном стал дядя (на самом деле какой‑то совсем уж дальний родственник матери). По непонятным Кореву хитросплетениям германских законов наследством Хайди дядя распоряжаться не мог, так что пока он был в малых чинах и получал невеликое жалованье, девочка росла в спартанской обстановке общежития при гимназии. Правда, дяде предлагали передать девочку в семейный приют. Что это такое, Корнев сразу не понял, Хайди тоже не с первого раза смогла объяснить, но потом оказалось, что это вроде приемной семьи, а деньги на содержание приемных детей платит государство. Дядя не согласился. Потом он сделал неплохую карьеру по таможенной части и смог обеспечивать Хайди получше, но Корнев, сам выросший в многодетной семье, подумал, что было бы лучше, если бы девочка подрастала пусть и не с родными, но все же братьями и сестрами.
Когда Хайди исполнилось шестнадцать, она решила привыкать к самостоятельной жизни. Продолжая учиться в гимназии, девушка снимала крохотную квартирку на деньги, которые давал ей дядя. Не так давно Хайди успешно сдала промежуточные экзамены (что это за экзамены, Корнев не понял, да не так это и важно), и дядя подарил ей поездку на Альфию. Дальнейшее Корнев знал и сам — что из новостей, а что и из собственного опыта.
— Я сходила с ума от страха, — с виноватой улыбкой призналась Хайди. — Но когда ты стал… стукать?
— Стучать, — подсказал Корнев.
— Спасибо, Рома… Когда ты стал стучать, я вспомнила, что я… как это сказать? Когда меня, то есть мне везет?
— Везучая.
— Да… везучая. Я действительно везучая. Много раз могла я погибнуть… Один раз я выпила слишком много сильного лекарства… Случайно… Соседка, то есть подруга по комнате, вовремя вызвала врача… Потом меня мальчик возил на мотоцикле… У него что‑что сломалось, он остановить мотоцикл не мог… Мы могли разбиться, так правильно? Но он приехал в озеро…
— Въехал…
— Как?
— Правильно сказать — не приехал в озеро, а въехал, — пояснил Корнев.
— Да, хорошо. Вода холодная была, но мы не разбились…
Все это Хайди рассказывала спокойно, даже немного стесняясь — дескать, ты уж меня прости, что приходится выслушивать такие ужасы.
Корнев посмотрел на девушку уже по–другому. Ну ладно он, когда был военным летчиком, видел смерть вблизи. И не только чужую, свою тоже. К счастью, с этой малоприятной особой ему удалось разминуться, но свои тогдашние ощущения Роман помнил очень хорошо. И вряд ли смог бы рассказывать о них так, как это выходило у Хайди — просто, с легкой улыбкой и как‑то совсем уж не пугая и тем более не пытаясь напугать собеседника. Сильная девочка.
Роман угостил девушку чаем. Как он слышал, немцы не особенно любят пить чай, но к любимому ими кофе Корнев не привык, так что этого добра на «Чеглоке» и не было. Однако же Хайди пила чай с удовольствием, хотя, конечно, в объемах его употребления тягаться с Корневым не могла. За чаем опять пошел разговор, на этот раз обо всякой житейской ерунде. С интересом, а иной раз и с удивлением Роман узнавал подробности повседневной жизни в Райхе, Хайди с таким же интересом расспрашивала о жизни в России. Кстати, интерес Хайди был куда более цепким. Девушка не только расспрашивала о том, как живут русские, но и старательно вникала в соответствующие слова и выражения, даже блокнотик у Корнева попросила и записывала. Немецкая обстоятельность, что поделать. Правда, Роман не всегда мог удовлетворить любопытство своей собеседницы в том, что касалось чисто женских интересов — тех же шмоток, например.
Так вот и прошел этот день. Длинный, тяжелый и так мирно, почти по–домашнему закончившийся. Когда глаза у обоих начали слипаться, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по каютам.
Следующие три дня мало чем отличались один от другого. Разговаривали, смотрели фильмы и концерты, благо того и другого на корабле хватало. Корнев наконец посмотрел «Распахнутые крылья» — нашумевший недавно германский фильм. Когда его показывали в России, у Романа руки не дошли посмотреть, а тут вот купил на Райнланде. Рассказывалось в фильме о становлении того, прежнего Райха, с которым Россия четыреста лет назад воевала не на жизнь, а на смерть. Но фильм удался, тут сказать было нечего. По крайней мере, Корнев начал понимать, почему Германия, которую на карте и сравнить‑то с Россией было стыдно, смогла поставить под угрозу само существование его родины и держать за горло всю Европу. А еще Корнев понял, почему Россия и Райх стали союзниками — чтобы ни у кого больше не было не то что возможности, а даже и мысли их стравить.
Как‑то само собой получилось, что Хайди взяла в свои руки хозяйство на «Чеглоке». Хозяйства, правда, и было всего ничего, но Корнев так и не понял, почему в исполнении Хайди накрытый стол, например, выглядит куда как приятнее и привлекательнее. Поднадоевшие батончики с минералкой одни и те же, стол тот же, но вот… Корнев был вынужден признать совершенно мистическую природу того, что творило сочетание женской хозяйственности с немецкой организованностью. Никакого разумного объяснения происходящему все равно не было.
Однако же очередной день на борту «Чеглока» начался необычно. За завтраком Хайди вдруг спросила, какое сегодня число. Корнев оторопел. И это спрашивает носительница немецкого порядка? Откровенно говоря, Роману захотелось беззлобно, но от всей души поиздеваться над таким чудовищным покушением на основы, но, глядя на серьезное лицо девушки, он передумал. В конце концов, проведя неделю с лишним в камере–одиночке, можно и потеряться во времени. Поэтому Корнев просто глянул на календарное окошко в компьютере и ответил:
— Двенадцатое марта.
— Но нет! — возмутилась Хайди. — Двенадцатое марта уже давно было! Двенадцатого марта прибыла я на Альфию!
— Двенадцатое по нашему календарю, — уточнил Корнев. — По вашему — двадцать пятое.
— У меня сегодня день рождения, — вздохнула Хайди. — Мне теперь восемнадцать лет.
Корнев тоже вздохнул. Да уж, не повезло девочке… Пираты эти, а теперь еще и день рождения на корабле, затерянном в космической пустыне… Ну уж нет! От пиратского плена он ее избавил, значит и праздник устроит. Хоть какой, а все равно праздник.
— Хайди, подожди немного, я сейчас, — Роман метнулся в каюту. Ага, вот она, не покусились пираты. Маленькая, на двести пятьдесят грамм, бутылочка вишни на коньяке. А много и не надо. Так, поищем еще… Вот и сладкое — вовремя забытая пара пряников. Корнев недоверчиво постучал одним из этих пряников по углу кровати. М–да, броня, как говорится, крепка… Ну да ничего, с чаем пойдет. Теперь бы еще подарок найти… Вот с этим оказалось труднее всего. Ничего такого, что можно было бы подарить юной девушке, у Корнева не было. Хотя… Вот это пойдет. Точно!
— Вообще‑то, это ты должна проставляться, — Роман выставил на стол выпивку и пряники, — но раз уж ты на моем корабле, то я и угощаю!
— Что значит проставляться? — Хайди хотя и несколько даже оторопела от неслыханного изобилия, но к незнакомому слову прицепилась.
— Выставлять угощение. Но это просторечное выражение.
Хайди понимающе кивнула.
— И вот, — Корнев протянул руку. На его ладони лежал маленький золотой кружочек — русский червонец. — Я эту монетку на счастье возил с собой, помогало. Мне больше нечего тебе подарить, но… Она правда приносит счастье.
Хайди осторожно взяла монету из руки Корнева. Поднесла поближе к глазам, медленно повертела. Задержалась на секунду на русском гербе, чуть дольше всматривалась в профиль императора Владимира Пятого.
— Рома… Спасибо… — Хайди встала и подняла лицо, на котором светилась хитренькая улыбка. Быстрое, почти неуловимое движение — и Корнев получил поцелуй в щеку. Именно поцелуй, а не просто касание губами, как в прошлый раз. Инстинктивно Роман попытался обхватить девушку руками, но каким‑то необъяснимым образом она увернулась и села за стол с таким видом, как будто бы ничего такого и не было. Корнев вспомнил, как ловко Хайди вывернулась из рук пиратки, которую он затем застрелил. Ну вот, сравнил тоже… Однако же девушка ловкая и крепкая, ничего не скажешь.