— Айда! — поднял Степа наган. — Айда!
Сафетдинов глубже ушел плечом в вырытую яму и весь съежился.
— Айда, тебе говорят! — яростно ударил его рукоятью нагана Степа.
И отпрянул, увидев в упор уставленные раскосые одичавшие глаза и ощерившиеся зубы, — Сафетдинов взмахнул прикладом.
— Ах ты арестант! — Степа зажмурился и нажал курок.
Лицо его опахнуло жаром пламени. Сафетдинов сразу вытянулся и обмяк. А Степа потянулся к следующему, путаясь в скрипучей мерзлой ботве.
Тот вскочил, не дожидаясь, и с криком ринулся вперед. И за ним, ошалело лопоча по-своему, бросились вперед в кучу все, густо валясь под пулями.
— Спужались, — смущенно привстал из ботвы Степа. — Вот махмуды дикие!
И тут же оглушающе хлопнула его самого пуля.
Много раз после думал Степа, не татарская ли то была пуля, — пущена она была, по его расчетам, не иначе как с левого фланга цепи.
Вот откуда пошла злоба Степы к татарской нации, отсюда шла и всегдашняя его драка с хлепобеком Ибатуллиным.
Только после революция узнал Степа, что не татары виноваты в вечно сверлящей его голову боли, что все то было обманом. Рассердился тут Степа, вышел раз с речью на митинге. И вскоре пекаря выбрали Степу своим депутатом, дошел он так до самой армии.
Председатель Семенов называл маленького, обозленного нудной болью депутата уважительно: «Рабочий класс». И все другие комитетчики любили Степу, заговаривали с ним ласково и заискивающе будто, когда он, хмурый и заспанный, проходил через комитетскую кухню. Спрашивали:
— Ну как, Степа, болят, брат, зубы-то?
— Болят, — не оборачивался Степа.
— Ай-яй-я! — жалеючи приговаривали ему вслед.
А Степа валился на свою койку и отворачивался к стенке, лежал так, прижимаясь щекой к горячим кирпичам печи, — один со своей болью. О нем даже как будто забывали все в комитете.
Но когда за спинами сидящих поднималось измятое, с красными от боли глазами лицо Степы, тогда затихали сразу все споры. Знали комитетчики, что Степа зря рот разевать не станет.
Его сиплыми, раздраженными речами заслушивались все.
— Как Степа скажет, так и будет, — наперед говаривал председатель Семенов.
А потом погасал сразу Степа и сваливался за спины сидящих. Казалось, засыпал.
И на время притихали голоса в комитете — знали все про мучительные ночи Степы.
Когда спали кругом комитетчики и сотрясался розовый домик от тяжкого храпа Семенова, Степа долгими часами раскачивался от боли, сидя на кровати, и вслушивался в пение тягучих ночных ветров.
Мерещилась Степе в их голосах унывная солдатская песня, запевал ее, бывало, в боевых трудных переходах:
«Я вас вижу вновь…» И возникали из тьмы знакомые далекие лица…
В глубине ночи, пролетая над фронтом, прядали ветры с черной высоты к великим безмолвным могилам и плакали материнскими голосами — этот безутешный плач тихо слушал один Степа, приложив зудящую от боли щеку к жарким кирпичам.
Щедро осыпали ветры дождем розовый домик и, теснясь в глубоких гнездовинах печной трубы, затаивали здесь, над глухими вьюшками, свои стенания и жалобы.
И казалось Степе: то в его груди легла чугунная тягость, то в его груди прячут ветры бездомные, окаянные свои песни, ища и не находя выхода.
Ночью, в неведомый час проснулся однажды Левка и сквозь всхлипы и шелесты дождя за окном услышал отчаянный стон человека. Он наугад бросился к Степиной кровати. Сидел Степа, охватив голову руками, и раскачивался в темноте. Мокрое от слез его лицо толкнулось в грудь Левки.
И зашептал торопливо Левка, охватив узенькие его плечи:
— Ничего, Степа, ничего!
И, чувствуя нелепость истертых этих слов, сразу замолчал.
Поскрипывала кровать под раскачивающимися их телами, шумно дышал в углу Семенов, за стеной немолчно плескалась вода.
Широко раскрытыми глазами угадывал Левка в черноте ночи невидимый квадрат окна и нудил к выдумке сонный мозг.
«Америка!» — всплыло неведомо откуда счастливое слово.
И шептал радостно Левка, крепче стиснув худенькие плечи:
— Америка, брат, нам сочувствует, Степа, вот что. Я об этом в Минске читал в газетах. Америка за нас, Степа, слышишь? Из Америки к нам уже идут пароходы, огромные транспорты, Красный Крест. И в первую очередь, понимаешь, в самую первую очередь будет оказана помощь инвалидам войны. Тебе, Степа, дадут протез. Американцы, они, брат, у-у!..