— Плохо, — сказал полковник и сел.
Он отложил в сторону стопку блокнотных листиков; по крупному почерку узнает Мариша — от полковника Печина с позиций.
И замечает Мариша — сердится начштаба; с детства знакомы эти признаки: чуть белеет сизоватый нос и двигаются большие хрящеватые уши.
— Плохо, — повторил начштаба снова, оглядывая Маришу, застывшего у двери готовой к полету птицей. И уже подобревшим голосом: — Ну, садись, Мариша. Чего ты?
— К нам едет сенатор, господин полковник. На станцию просят выслать лошадей.
— Не по-ни-ма-ю! Что за сенатор, зачем сенатор, откуда сенатор? Какой-нибудь уговаривающий?
— Не могу знать, — неуверенно усмехнулся Мариша.
— Ну что ж! Помогай ему всячески бог. Вон от Печина пакет пришел. Митингуют. Командира первого батальона Космачева хотели на штыки поднять. Вот оно какие дела!
Ухватившись руками за край, полковник вытянул увязнувшее тело из кроватной ямы.
— Вот что, Мариша, поезжай-ка ты обратно домой, в Москву. Тут тебе больше делать нечего.
— Как? — мгновенно залился счастливой краской Мариша.
— Да так. Отвезешь в штаб армии мое письмо и кое-какие документы — мне нужен надежный курьер. И матери так будет спокойней.
— А вы, дядя?
— А я… что ж…
Полковник несколько раз прошелся по комнате и прислонился, высокий и прямой, к изразцам печи, нащупывая, где теплее. Посмотрел за окно в черный, обливающийся дождем сад, и взгляд его сразу стал тусклым и пустым.
— Видишь ли, Мариша, наступают трудные, а может быть, и страшные времена. Будущее никому не известно. По счастью, я одинок, и мне так легче. Ну, иди.
— Слушаю!
Мариша сделал полный оборот — щелк, дзинь! — и замер. Вдруг томительно ощутил бессильное свое неуменье ответить чем-либо на эти торжественно прозвучавшие слова: «Будущее никому не известно». Досадливо подумал, что надо было поблагодарить дядю за родственную заботу, поцеловать, обнять, что ли. И показалось еще, что дядя должен сказать что-то вслед, окликнуть, даже почудился его голос.
— Чего изволите? — сделал снова плавный оборот Мариша.
— Ничего, это я с собой. Хороший, говорю, офицер Космачев, представлен уже был в капитаны. Если бы… да… не это самое… Иди, иди!
В сумрачном кабинете опять стало тихо. Только в соседней столовой, где стоят вокруг стола двенадцать высоких стариков кресел, большие часы глубоко и торжественно ударили неизвестные полчаса.
Мариша поднялся на цыпочки и двинулся к двери.
III
В дубовой столовой (в штабе называли эту просторную комнату «собранием») с утра кружит генерал. Он нервно и безуспешно заправляет в рот короткие седые усы и, остановившись в углу, подолгу смотрит в парк, в его черные пустые аллеи.
Под окном на измятой клумбе стынут под дождем астры, скрюченные, с поникшими головками, в мертвых лохмотьях листьев. Близко гремит по водостоку вода.
— О боже, боже! — громко вздыхает генерал и снова начинает кружить по столовой, проводя рукой по спинкам кресел, по столикам и шкафам, — пустота тяготит его.
Как бы невзначай, иногда останавливается генерал перед высокими часами и внимательно смотрит в оловянную тарелку циферблата с латинской надписью на кругу. Туго ползут стрелки, медлителен маятник. Генерал прислушивается, как глухо и потаенно отсчитывают время колеса механизма, и вздыхает снова.
Кто-то в штабе сказал это слово — «плен». Да, это был плен, тяжелый, бессмысленный. Плен, буквально плен.
Зачем он здесь, кому он нужен? И что будет с ним дальше в этой проклятой гнилой дыре, среди лесов и болот?..
Сегодня генерал особенно нервничал. Утром он получил письмо из Петрограда. Конверт был вскрыт. Значит, читают, любопытствуют. Хорошо еще, что жена пишет по-французски, так не всякий прочтет. Но как же они смеют!
— Дорогой мой, как они смеют? — ухватился генерал за рукав Мариши, вошедшего в столовую.
— Чего изволите, ваше превосходительство? — вытянулся сразу Мариша.
— Нет, какова, говорю, наглость! Мои письма вскрывают!
Счастливая краска сбежала с лица Мариши. Он покорно уставился в белесые брови генерала и приготовился слушать.
Генерал, как говорили в штабе, страдал «недержанием слезных мешочков». Штабные офицеры невзлюбили его с первого дня. Попал он на фронт — «в ссылку» — прямо из дежурных генералов царской свиты сразу после переворота — растерянный розовый толстячок, с наивными выпуклинками голубых глаз, с беспомощными бровями, заискивавший первое время даже перед поручиками-адъютантами.