На ладони до сих пор чувствовался след, оставленный пальцем госпожи Маруямы.
Гостиница была больше и богаче, чем все остальные пристанища, попавшиеся на нашем спешном пути по горам, и кушанья, которыми меня потчевали той ночью, я пробовал впервые в жизни. Мы ели угря в остром соусе и какую-то сладкую рыбу из местной речки, щедро поданный рис, белей, чем в Мино, где считалось за удачу попробовать его три раза в год. Я первый раз пил рисовое вино. Господин Отори был в хорошем расположении духа – «парящем», как говорила моя мать, – развеялись его грусть и горесть. Вино и со мной сотворило веселящее волшебство.
После обеда господин Отори велел мне идти спать, а сам собрался прогуляться на свежем воздухе, чтобы протрезветь. Пришли горничные и постелили постель, я лег и стал слушать звуки ночи. То ли угорь, то ли вино сделали меня особенно беспокойным: я слышал слишком много. Малейший отдаленный шум полностью прогонял сон. Время от времени лаяли городские собаки – одна начнет, другие откликаются. Я понял, что различаю лай каждой в отдельности, и стал думать о собаках, о том, как подергиваются во сне их уши, как крепко они спят, не тревожась от резких звуков. Мне нужно научиться быть таким, как эти собаки, иначе я больше никогда в жизни не засну.
Услышав, как колокола храма бьют полночь, я встал и пошел облегчиться. Звук собственной струи показался мне водопадом. Я полил на руки воду из бака во дворе и прислушался.
Тихая, спокойная ночь, скоро будет полнолуние восьмого месяца. Гостиница погрузилась в безмолвие, все давно уснули. С реки и рисовых полей доносилось кваканье лягушек, дважды ухнула сова. Тихо взобравшись на веранду, я услышал голос господина Отори и подумал, что он вернулся в комнату и обращается ко мне, однако ему ответила женщина, госпожа Маруяма.
Я понимал, что не должен подслушивать. Они говорили шепотом, и ни одна душа, кроме меня, не различила бы слов. Я пошел в комнату, закрыл за собой дверь и лег на матрац с полной решимостью заснуть. Однако уши мои тосковали по звукам, и я не мог им помешать, они четко улавливали каждую фразу.
Речь шла о взаимной любви, о слишком редких встречах, о планах на будущее. Многое из сказанного казалось осторожным и обрывочным, я тогда еще не все понимал. Мне было известно, что госпожа Маруяма направляется к дочери в столицу и боится, что Йода заставит ее выйти за него замуж. Его собственной жене нездоровилось, она должна была в скором будущем умереть. Единственный сын, которого она ему родила, слабенький, как и сама мать, совершенно разочаровал его.
– Ты не выйдешь ни за кого, кроме меня, – прошептал господин Отори.
– Это мое самое заветное желание, – ответила женщина.
Затем он поклялся не искать себе невесты и не спать ни с одной женщиной, кроме нее. Он говорил, что у него есть план, но недостаточно четко обозначил, какой. Я услышал собственное имя и понял, что один в своем поиске не останусь. Видимо, между Отори и господином Йодой зародилась вражда еще с битвы на равнине Егахара.
– Мы умрем в один день, – сказал он. – Я не смогу жить в мире, где нет тебя.
Затем шепот перешел в другие звуки, звуки страсти, что бывают между любящими друг друга мужчиной и женщиной. Я заткнул уши пальцами. Я знал, что такое вожделение, не раз удовлетворял его, как и другие ребята деревни, с доступными девушками, но мне ничего не было известно о любви. Что бы я ни услышал в ту ночь, я поклялся себе никогда не говорить об этом. Я сохраню эти секреты, как Потаенные свои тайны. С благодарностью думал я об утрате голоса.
Больше я не видел госпожи. Мы отправились в путь рано утром, спустя час после восхода. Было уже тепло, монахи опрыскивали водой вход в храм, и в воздухе стоял запах сырой пыли. Перед отбытием горничные принесли нам чай, рис и суп, одна из них едва сдерживала зевоту, когда подавала мне блюда. Она извинилась и улыбнулась. Это была та девушка, которая похлопала меня по плечу прошлым вечером. Когда мы покидали гостиницу, она вышла проводить нас и крикнула вслед:
– Удачи, юный господин! Счастливого пути! Не забывайте о нас!
Я высказал сожаление, что мы не остаемся еще на одну ночь. Это рассмешило господина Отори, который, дразня меня, сказал, что ему придется оберегать меня от девушек, когда мы прибудем в Хаги. Вряд ли он спал прошлой ночью, однако бодрость духа была на лицо. Господин шагал вперед энергичней, чем обычно. Я думал, мы направимся в Ямагату по проселочной дороге, а мы пошли через город, вдоль речушки, а потом уже широкой реки, что текла параллельно тракту. Меж валунов, где река ускорялась на тонком перешейке, мы перешли ее вброд и стали опять подниматься в гору.
Мы захватили с собой еду из гостиницы на весь день, зная, что, оставив позади мелкие деревушки, не встретишь ни души. Преодолев крутой подъем по узкой пустынной тропинке, мы наконец достигли вершины и остановились на привал. Вечерело, солнце отбрасывало длинные тени на равнину внизу. А за ней, на востоке, хребет за хребтом лежали горы, переходя из цвета индиго в стальной серый.
– Именно там находится столица, – проговорил господин Отори, заметив мой долгий взгляд.
Я подумал, он имеет в виду Инуяму, и откровенно удивился. Тогда господин пояснил:
– Нет, настоящая столица, столица всей страны, где живет император. Она дальше самого отдаленного горного хребта. Инуяма остался на юго-востоке, – показал он в направлении, откуда мы пришли. – Лишь потому, что мы так далеко от столицы, а император слишком слаб, военные вожди, такие, как Йода, творят, что им угодно. – Его настроение вновь омрачилось. – А под нами – место самого тяжкого поражения Отори, где был убит мой отец. Егахара. Ногучи предали Отори и перешли на сторону Йоды. Погибло более десяти тысяч. – Взглянув на меня, господин Отори продолжил: – Я знаю, что чувствует человек, когда видит, как нещадно режут близких ему людей. Я был почти твоего возраста.
Я смотрел на пустую равнину и пытался представить, как кровь десяти тысяч людей впитывается в землю Егахары. В туманной дымке отражается заходящее красное солнце, словно вытягивающее сок погибших. Над равниной кружат скорбно кричащие коршуны.
– Я не захотел идти в Ямагату, – сказал господин Отори, когда мы начали спускаться вниз по тропе, – оттого, что меня там хорошо знают. Есть и другие причины, когда-нибудь я поведаю тебе о них. Из этого вытекает, что нам сегодня придется спать под открытым небом, подушкой тебе послужит трава, потому что поблизости нет города, в котором мы могли бы остановиться. Мы пересечем границу феода в месте, известном только мне, и тогда будем уже на территории Отори, вне досягаемости Садаму.
Мне не хотелось ночевать на пустой равнине. Я боялся десяти тысяч духов и великанов-людоедов, обитающих в лесу вокруг нее. Переливы ручья казались мне голосом души воды, и каждый раз, когда лаяла лиса или ухала сова, я просыпался с колотящимся сердцем. Сама земля дрожала и трепетала от ужаса, заставляя шелестеть деревья и выплевывая из себя камни где-то вдалеке. Мне казалось, что я слышу голоса мертвых, взывающих о мести. Попытавшись молиться, я почувствовал лишь безмерную пустоту. Тайный бог, которому поклоняются Потаенные, ушел в прошлое вместе с моей семьей. Без родных я не мог обращаться к нему.
Рядом со мной господин Отори спал таким спокойным сном, словно находился в номере гостиницы. Тем не менее я знал, что он осознает завет мертвых лучше меня. Со страхом я думал о мире, в который вхожу. Мне ничего не известно о нем, о его кланах со строгими законами и суровыми кодексами. Я попал сюда по прихоти господина, чей меч обезглавил на моих глазах человека. Господин Отори почти владеет мной.
Я дрожал от сырого ночного воздуха.
Мы поднялись до рассвета, когда небо светлело, обретая серые оттенки, и пересекли реку, являющуюся границей владений Отори.