Я отошел в сторону и, гонимый толпой, добрался до ворот часовни. Затем свернул на тропу, идущую вдоль берега реки. Там было темно, пустынно, но я не переставал слышать крики возбужденной толпы, монотонный напев жрецов и глухой бой колокола в храме. Река плескалась, облизывая лодки, доки и камыш. Я вспомнил первую ночь в доме Шигеру.
Река вечно течет у двери. Мир всегда остается снаружи. А жить нам нужно в этом мире.
Сонные собаки послушно проводили меня взглядами, когда я проходил через ворота, а стражники не заметили вовсе. Обычно в таких случаях я прокрадывался в караульню и заставал их врасплох, но этой ночью душа к шуткам не лежала. Я с горечью думал, какие они нерасторопные и невнимательные, с какой легкостью сможет войти сюда любой из Племени, как это уже однажды сделал наемный убийца. Тут вдруг меня переполнило отвращение ко всему миру – миру хитрости, двуличности и интриг, где я был на высоте. Мне хотелось снова стать Томасу, сбегающим вниз по горе к дому матери.
Слезы подступили к глазам. Сад переполнялся ароматами и звуками весны. При лунном свете едва распустившиеся цветки отдавали хрупкой белизной. Их чистота пронзила мне сердце. Как может мир одновременно быть столь прекрасен и столь жесток?
На веранде мерцали лампы, на теплом ветру оплывали свечи. В тени сидел Кенжи.
– Господин Шигеру ругает Ихиро за то, что он потерял тебя. Я сказал ему: можешь приручить лису, но ее не превратить в домашнего пса!
Он увидел мое лицо, когда я проходил через полоску света.
– Что случилось?
– Моя мать мертва.
Только дети плачут. Взрослые вынуждены мириться со смертью. В глубине моего сердца плакал ребенок Томасу, но Такео не проронил и слезы.
Кенжи подступил ко мне ближе и спросил:
– Кто сказал тебе об этом?
– Один знакомый из Мино был в часовне.
– Так он узнал тебя?
– Да, но я убедил его, что он обознался. Пока он думал, что я Томасу, он и сообщил мне о смерти матери.
– Мои соболезнования, – равнодушно сказал Кенжи. – Надеюсь, ты убил его?
Я ничего не ответил. В этом не было нужды. Кенжи знал ответ, еще не задав вопрос. Придя в ярость, он сильно ударил меня по затылку, как делал Ихиро, когда я пропускал мазок в иероглифе.
– Ты дурак, Такео!
– У него не было оружия, абсолютно безобидный. Он знал мою семью.
– Именно этого я и боялся. Ты позволил жалости остановить себя. Разве тебе неизвестно, что человек, которого ты пощадишь, будет вечно ненавидеть тебя? Ты всего лишь подтвердил, что ты Томасу.
– Почему он должен умирать из-за меня? Какая польза от его смерти? Никакой!
– Меня волнуют несчастья, которые повлечет за собой его жизнь, его живой язык, – ответил Кенжи и пошел в дом рассказать обо всем Шигеру.
Я навлек на себя позор в глазах всего дома, и мне запретили в одиночку бродить по городу. Кенжи стал внимательней следить за мной, и его оказалось практически невозможно перехитрить. Это постоянно раздражало меня. Передо мной не только поставили преграды, но и отняли возможность искать путь их преодоления. Я злил Кенжи непослушанием, зато мои способности совершенствовались с каждым днем, и я чувствовал себя все более уверенно.
После того как Кенжи рассказал о случившемся господину Шигеру, тот решил поговорить со мной о смерти матери.
– Ты оплакивал ее в первую ночь, когда мы встретились. Ныне не должно остаться и следа горя. Ты не знаешь, кто может наблюдать за тобой.
Таким образом печаль осталась невысказанной, затаилась в сердце. Ночью я про себя читал молитвы Потаенных о душах матери и сестер. Однако молитвы о всепрощении, которым мать учила меня, я решил забыть. Я не намеревался любить своих врагов. Пусть горе питает жажду мести.
Тем вечером я последний раз виделся с Фумио. Когда мне удалось ускользнуть от Кенжи и добраться до порта, корабли Терады исчезли. От рыбаков я узнал, что однажды ночью они отчалили, гонимые высокими налогами и несправедливыми законами. Ходили слухи, что они бежали в Ошиму, откуда их семья и происходила. С базой на таком отдаленном острове они неизбежно превратятся в пиратов.
Примерно в ту пору, до проливных дождей, господин Шигеру заинтересовался сооружением чайной комнаты на крыше дома и стал воплощать замысел в жизнь. Я ходил вместе с ним выбирать дерево: для опоры крыши и пола – стволы кедра, а для стен – доски из кедра. Запах древесных опилок напомнил мне о горах, даже плотники походили на жителей моей деревни: большей частью молчаливые, они временами могли разразиться смехом над своими же, никому не понятными шутками. Я обнаружил, что сам вспоминаю и произношу слова, которые не употреблял несколько месяцев. Мой диалект позабавил рабочих.