— Еще больше, чем в прошлом году, — хихикнул Володя.
Блондинка высокомерно подернула плечами, демонстрируя скуку, а я соображала, сколько моих зарплат горит в этом новогоднем оркестре детского энтузиазма, и становилось грустно.
Спустя полминуты мыслей в голове не осталось: они растворились в потоке разнообразных звуков — голоса людей, лай собак, шум взрывающихся петард. Я перекатывалась из рук в руки, чувствуя себя бутылкой шампанского, из которой каждый норовил отхлебнуть.
Женщины в вечерних платьях смотрели со злостью, мужики — с ехидным огоньком в глазах, и до меня вдруг начало доходить, в каком положении оказалась я — с накладными ресницами, в костюме снегурочки, приехавшей по вызову. Краска прилила к лицу, ноги подкосились…
— Стоять! — рука, обхватившая меня за талию, была сильной и волосатой, как у медведя. Сам «медведь» оказался невысоким крепышом с малопривлекательным широким лицом, усыпанным веснушками, как домашний пирог крошкой. Глаза буравили меня насквозь.
— Степ, тебе подарок, — донеслось откуда-то из толпы.
Вот так. «Медведь», выходит, хозяин дома, обладатель пылающих бус, длиною в мой пятилетний заработок. «Лет 35–40. Характер неуживчивый, противный. Не женат».
Между тем, рука его, горячая и наглая, не желала меня отпускать, и я наступила ему на ногу.
— Извините, — выдавила я из себя, пряча смешок.
Он неожиданно подмигнул, щелкнул меня по носу и куда-то исчез. И слава Богу! Куда бы исчезнуть мне? Такси уехало. Не мерзнуть же, в самом деле, на дворе в новогоднюю ночь! Идейка забраться куда-нибудь в укромный уголок, а утром потихоньку удрать, согревала душу.
Я быстро смешалась с толпой, кочевавшей в дом, напоминавший аквариум, наполненный рыбами-людьми. Звенели бокалы, лопались воздушные шары, бутерброды с красной и черной икрой то исчезали, то появлялись на блюдах. Незнакомые лица-маски смеялись, а я думала о том, что в дремучем лесу мне было бы не так уж и одиноко…
Неожиданно кто-то звякнул бутылкой о мой пустой бокал. Степан. Тут как тут. Больше не пытался меня обнять. Хитрый и расчетливый тип. От таких не то, что на другой конец улицы, а в канализационный люк под мостовой. Хотя и там достанет.
— Что серьезная такая? — спросил герой не моего романа, — Не нравится?
— Нравится, — соврала я, окидывая взглядом комнату, — Очень…
Голова лихорадочно соображала, чему бы отвесить комплимент. Все было вычурно-помпезным, разве что обои не из шелка, как вдруг посреди торжества безвкусицы я увидела ЕЁ.
— Боже, какая! — невольно вырвалось у меня.
Картина, висевшая над импровизированным камином, поражала своей неуместностью, потому как смахивала на настоящий шедевр. Девушка в богатой, но грязной и порванной одежде, со спутанной косой, но благородной осанкой, и с каким-то отчаянием в глазах. Художник был явно влюблен в свою натурщицу, либо переживал солидный творческий всплеск, но чувства, переданные в полотне, прошибали насквозь.
— Знаешь, кто это? — горделиво спросил Степан и, едва не лопаясь от самодовольства, толкнул неожиданно длинную речь.
— Самая настоящая принцесса. Без короны, правда. Но мне крупно повезло: я нашел эту картину позапрошлой зимой во Франции, у одного старьевщика. Он как раз закрывал свою лавку, потому что там было одно барахло. И эта картинка — самое ценное. Старикан даже книжку о ней втулил: пришлось прочитать в самолете.
— И о чем книжка? — зевнула я.
— О, эту принцессу казнили по обвинению в колдовстве. Она прокляла своего отца, отчего тот скончался в муках.
— За что прокляла? — семейные проклятия почему-то всегда вызывают интерес.
— Король велел казнить ее любовника, от которого принцесса ждала ребенка. Он планировал выдать ее замуж за принца из соседнего государства. В итоге, принцесса прокляла отца, Уильяма Славного, а когда тот умер, на трон взошел Вильгельм Кривоокий, его брат-близнец. Он был настолько огорчен смертью брата, что велел казнить свою племянницу, а также всех врачей, которые не смогли спасти Уильяму жизнь А вскоре после этого разразилась война: первым пало соседнее государство, и всю свою оставшуюся жизнь Вильгельм воевал, захватывая земли соседей.