С той поры жизнь моя сильно изменилась. После похорон Чезаро его не старая, в общем-то вдова, задалась назойливой целью — выпихнуть Паулу замуж, да поудачнее. А своей скорбящей молодости уготовила лакомое утешение в моем лице. Однако пылкого юного любовника из меня не вышло: я попросту сбежал от неприглядной судьбы, увязавшись за Микеллой.
Прежде чем покинуть Пирею, мы вновь предали тело Десмонда земле.
Тогда я и представить себе не мог, что за участь ожидает меня за пыльным поворотом, откуда началась новая, удивительная жизнь. Мы путешествовали пешими, большую часть времени ведя лошадей под уздцы. Микелла жалел скотину, сознавая, что своей непосильной ношей подписывает той смертный приговор. Я ничего не имел против — мир вокруг стоил того, чтобы посмотреть.
Вдвоем с Микеллой мы пересекли Италию, заглядывая буквально во все уголки, вкушая те радости, которые могли предоставить жалкие тесные городишки. В лесах мы охотились на зайцев, в полях — на фазанов и перепелов. А по вечерам постигали науки. Микелла многому научил меня — чтению, письму, математике, врачеванию и алхимии. Она даже пытался обучить меня своему языку, однако для меня это оказалось непосильным. Уж слишком многого я не понимал.
Со временем я перестал воспринимать себя, как отдельную личность. Желторотым птенцом, не ведающим жизни за пределом гнезда, я следовал за крылом своего родителя, как привязанный. Микеллу это забавляло, однако я ни капли не обольщался: мы с ним не были ровней — ни по росту, ни по силе, ловкости или разуму. Он был из другого мира, в котором лошадь летала не быстрее дворовой собаки, а свет звезд без огня зажигал свечи, которые не таяли, сколько бы не длилась ночь.
Повязанный невидимыми путами, Микелла страдал, несмотря на все мои усилия наполнить его жизнь смыслом. Повсюду, куда бы мы не шли, вокруг собиралась толпа: праздные зеваки, куртизанки, и просто веселые парни, не против перекинуться чаркой в душевной компании. Я с радостью познавал красоток, Микелла держался в стороне. Не думаю, что дело было в его росте, скорее, он опасался, как бы его семя не проросло в ненавистной ему почве. Но вино он любил, и однажды, в хмельном тумане, я выведал еще одну его тайну.
— Откуда ты, друг мой, — осторожно спросил я. Микелла, покосившись одурманенным взором, хлопнул меня по плечу.
— Из недр планеты, Орнео. Там, глубоко под землей, мой дом.
— Это ад? — с ужасом воскликнул я.
— Нет, дурачок! Ад здесь, на поверхности. А там, где соприкасаются миры, куда лишь два пути — через глубины морского дна или просторы космоса — там самое прекрасное место. И если бы не Десмонд…
С этими словами он уснул. Я ничего не понимал и больше не рискнул расспрашивать.
Так прошло пару лет, а может, и больше — я не особо следил за временем. Однажды мы вышли к берегу моря и завели лошадей в воду напиться, как вдруг Микелла подпрыгнул на месте, и воздух в округе разорвался возгласом радости.
— Она здесь, Орнео: она прилетела за мной!
Он крутил перед моим носом запястьем, полыхавшим изумрудным огнем, и я почувствовал, что вот-вот сойду с ума.
Небо над головой приобрело свинцовый оттенок. Облака отделились от солнца, словно белок от желтка, и стремительно полетели на нас. Я в ужасе прикрыл голову руками, но Микелла лишь рассмеялся:
— Не бойся, дурачок! Пойдем, клянусь: ты больше никогда такого не увидишь.
Облако встало перед нами, и от него, словно по невидимому мосту, протянулся золотистый ковер. Я падал на колени от страха, но Микелла упрямо волок меня в самое жерло облака.
Я чувствовал, как пот ручьями стекает по спине, меня шатало во все стороны, будто в хлипкой лодчонке. А Микелла, отпустив наконец мою руку, лобызался с необычайной красоты женщиной, такой же как и он, исполинского роста. В тот момент я, дурак, молил о смерти, как об избавлении.
Микелла вновь обратил на меня внимание, схватил за шиворот и потащил к невиданному зеркалу — огромному, на целую стену. Мир, отражавшийся в зеркале, потряс меня до глубины души.
— Знаешь где мы, Орнео?
Я беспомощно мотал шеей, как подстреленный рябчик, а Микелла водил по зеркалу рукой, и каждое его движение открывало картину непередаваемой красоты.
— Тот красивый пестро-голубой шарик — это Земля, Орнео. А это звезды, луна. Да, та самая луна, которая не дает тебе спать ночами. Это все космос, Орнео. Вселенная, где мы с тобой, и этот корабль — всего лишь песчинки. Здесь сотни, тысячи миров…
Микелла все говорил и говорил. Красавица подошла поближе и бесстыдно прильнула всем телом к его торсу, и тоже слушала. Голова моя готова была разорваться на части, и я искренне жалел, что не родился в том, другом мире, близком моему другу. Ибо мой мир с той поры казался мне никчемным и жалким.