— Шо?
— Шо-шо, — проворчал Микола, выбираясь из ямы, — Плохо дело, что ничего не бачишь. Видишь кровь?
— Ну? — Голова выпучил глаза, — Грязюка якась.
— Не знаешь ты, братец, как кровь людская пахнет.
— И слава Богу, — перекрестился Голова.
— А знал бы, не слушал бы эту ерунду, а судил по справедливости.
— Кого?
— Ивана твоего. За убийство молодой дивчины.
Микола отряхнул шаровары, поправил кушак, саблю, шапку, вздохнул, скрестил руки на груди и посмотрел сверху вниз на пузатого растерянного брата.
— Да и я хорош. Сказочку вашу послушал, а дело не сообразил.
— Какое дело? — закудахтал Грицько, воровато оглядываясь на любопытные лица парубков, слушавших беседу братьев, приоткрыв рты.
— Я ведь как в сарай шел, на образа наткнулся. И не догадался сообразить, а что это люди так образами Божьими раскидываются? Разве не должны образа в хате висеть?
— У всякого порядочного хозяина — да, в хате.
— Ивана я вчера вечером встретил, когда он на телеге ведра с водой вез. Стало быть, из церкви. Зачем ему столько святой воды? А чтоб всю яму наполнить — и корыта, и ведра, и все, куда налить можно. Вон тебе, целый скарб.
Подметил, значит, Иван, как дивчина ходит. Вырыл яму, поставил воду, вилы, колья воткнул — чтоб наверняка не сбежала, сверху присыпал сеном. Дождался, когда Маричка упала в яму — на эти самые вилы, молитву прочитал и сверху всяким хламом засыпал. Видно, ближе к утру дивчина пришла, побоялся через все село везти. А может, трогать боялся. Это ты у него опосля спросишь.
— Ну а как она в сарае-то очутилась? — спросил один из парубков.
— Видать, не сразу померла. Сил хватило и вилы вытащить, и из ямы выбраться. Иван как увидел, что она поднимается, сразу побежал за образами. Думал, Маричка испугается, али Господь поможет. А когда она идти на него стала, образа бросил и забежал в сарай. Дивчина следом пошла. Там и преставилась.
— Ну, дядько Микола, — уважительно загудели парубки, — Ну прям как будто сам видел.
— А что тут видеть? — усмехнулся Микола, — Тут думать надобно.
— Бедолашный Иван еще не скоро заговорит, — Голова задумчиво крутил ус, — Такое дело: покойница на тебя идет, а святые образа не помогают. Наверное, ее сам сатана под руку вел.
— А вот это уже ересь, Грицько. Не должен казак верить в сатану. И в покойников бродячих я не верю. Живая эта дивчина была. Живая.
— Дык как живая, коли мы всем селом хоронили.
— Таки всем?
— Таки всем.
— А пошли-ка, брат, на могилку сходим. Копнем маленько. Поглядим — пустая труна[11] али есть там кто?
— Та ты шо! — закричал Голова и в страхе прикрыл лицо руками, — В самое адское логово лезть! Никто не полезет.
— Я полезу, — отрезал Микола.
Все село — от мала до велика, двинулись к церкви. Собаки с лаем бежали следом, ревела некормленая скотина, а люди шли молча, с сердитыми лицами, из-под мышек торчали косы, топоры, серпы, сабли.
Дьяк, заметив шествие, выбежал на порог церкви и запричитал.
— Ну куды? Куды антихристы прете? Не пущу.
Но дьяка слушать не стали. Борзо прошли мимо. Дьяк расстроенно поплелся следом, бормоча что-то себе под нос. Микола с любопытством разглядывал, как он бредет по пыльной дороге, путаясь в рясе. Высокий, складный, но какой-то невзрачный, с жидкой бороденкой и крошечными глазками, как у хорька.
«Разве любо такой красавице, как Дарина, с ним жить?» — подумал Микола и покачал головой. Дела сердечные разные бывают.
Очень скоро толпа остановилась, сгрудившись вокруг Маричкиной могилы. Микола вышел вперед. Хоть и страшно ему было немного — а вдруг там и вправду адское пламя? Спалит его головушку, а люди и не помянут добрым словом. Скажут, сам к черту полез да изжарился.
Однако назад дороги не было. Казак сказал — казак подох, но слово сдержал.
Взял лопату в руки, стал копать. Любопытные селяне подкрались поближе, сгрудились над самой могилой, застилая солнце. Микола швырнул землицы в чью-то наглую рожу. Возмутились, отскочили, потом вернулись опять.
Наконец, лопата ударилась о деревянную крышку. Ветхую — видно, из худого дерева. Микола с легкостью проломил труну лопатой, пошарудел и вытащил на свет что-то белое. Кость. Вроде бы человеческая. Микола поддел еще и увидел пустые глазницы черепа, глядевшие на него будто бы с укоризной.
«Ну чего ты меня тревожишь, казак» — так и носилось в воздухе. Клоки грязных черных волос, будто змеи, обвили лопату. Мерещилась всякая ересь. Микола сглотнул и перекрестился.