— Вот ироды, — раздался прямо над ухом писклявый голос дьяка, — Докопались. Бедолашную дивчину никак не можете оставить в покое. То-то она и бродит ночами, что спокойно полежать ей не дадут. Теперь кости выкопали, труну сломали. Ироды! Чего вы хотели, ну, чего?
Микола выскочил из могилы, всучил лопату в руку первому попавшемуся парубку, велел зарыть. Схватил Голову под руку и потащил за собой. Селяне растерянно разводили руками: и с ними интересно, и остаться, поглядеть, как покойницу зарывают, хочется. Вдруг она снова оживет? Подумали, повздыхали — кто остался, кто побрел домой.
Микола с братом широкими шагами неслись к Ивановой хате. Оба молчали. Голова — потому что не знал, что сказать. Микола — потому что злой был не хуже черта.
— И кого вы там похоронили? — спросил он у брата уже во дворе.
— Знамо, Маричку. Ты ж бачил косы? Маричкины.
— Звыняй, косы не узнал. Кости тоже. А мамка? Мамка Маричкина где?
— Там рядом похоронена. Да и другая она была. Маленькая, круглая, русоволосая. Маричка в батька пошла. И лицом, и ростом — лисогубовская порода.
— А Татьяна?
— Ой, спросил! Она еще маленькой утопилась. Годочков тринадцать было.
— Да что ж они все!
— Я и говорю: проклятая семья.
— Ты лучше скажи: ты Ивана спрашивал, чего к нему покойница шастала?
— Знамо дело: дом проклятый, — серьезно ответил Голова.
Микола сердито сплюнул под ноги и толкнул дверь сарая. Через минуту выскочил обратно, ошарашенно глазея вокруг.
— Чего? — испугался голова.
— Исчезла. Покойница исчезла. Нет никого.
— Святые угодники, — воскликнул Голова, и руки у него задрожали, — Значит, вернулась. И мы ее?
— Мы ее! — раздраженно буркнул Микола, — пока до церкви шли, она под землей проползла, в труну легла и высохла.
— Как пить дать, сатанинская работа. Надо хату к чертовой матери жечь.
— Ой, дурень ты, Грицько. А еще — Голова.
Брат возмущенно всхлипнул, подпрыгнул на месте и выставил перед миколиным носом пухлый кулак.
— Я те покажу ругаться. Не посмотрю, что казак.
Но Миколе не было дела до того, что Грицько вспетушился. Мысли были забиты другим. Ниточка кружилась, извивалась возле клубка. Вот-вот ухватит, развяжется, да только невероятно все.
— А где твоя жинка, Грицько? Что-то я ни ее, ни дьячихи на кладовище не видел.
— Так домой пошла. Коровы недоены, скотина некормлена. Меж прочим, я тоже. С самого вечера во рту даже маковой росинки не было.
— А это, случайно, не на твоем дворе конь ржет?
— Мой конь, — Голова привстал на каблуках и прислушался, — И корова моя. Что ж Олэна ее на пастбище не отогнала?
— А ну-ка пойдем!
До хаты Головы было рукой подать. Братья влетели в светлицу сизыми орлами и опустились на лавку. Притихли.
В хате творилось черт-те-что. На хозяйской лежанке прикорнула дьячиха. Лицо белое, в слезах. Олэна сидела рядом — сердитая, брови насуплены, на лице — тревога.
— Чего это вы тут? — нашелся Голова.
— Вот, Дарину выхаживаю, — сквозь зубы прошипела жинка, — Мало не свихнулась, тетка. Покойница-то встала и ушла. Сквозь стену.
— Сама видела? — прищурившись, спросил Микола. Брат испуганно перекрестился.
— Видеть не видела. Услышала только, как Дарина кричит. Сразу прибежала и к себе увела.
— А чего ты на нее такая злая? — спросил Микола, — Грицько говорил, вы дружбу водите.
Олэна насупилась, опустила глаза в пол. Дарина всхлипнула, приподнялась и села, свесив ноги с лежанки. Голубые очи виновато поблескивали из-под смоленых ресниц.
— Слышь, Грицько, а где у тебя льох?
— Зачем тебе льох? — удивился Голова.
— Надобно. А сам ступай в сарай.
— Да что ты? — нахмурил брови Грицько.
По лицу Олэны скользнула усмешка. Микола махнул рукой, вскочил на ноги, подошел к двери и запер на засов.
— Значится, ни в льохе, ни в сарае никого нет? А ну, рассказывайте, клятые бабы, куда покойницу дели.
— Куда покойницу? Ты в своем уме, Микола? — всполошилась Олэна.
— Дякуй Богу, что не я твой мужик. А не то б выпорол так, что неделю слезами умывалась, — зло рявкнул Микола, — Вас обеих на кладовище не было. И только она…
Микола подскочил к дьячихе и дернул за косу. Та взвизгнула, упала на подушки, испуганно подобрала ноги.
— Все село от страху в шаровары кладет, а ты, значит, не боишься покойницы? А ты, Олэна? Знают, курвы, что дивчина — не сатаниское отродье, а живой божий человек. Теперь рассказывайте, глупые бабы, что вам обеим Иван сделал? За что вы его так? До убийства довели, гадюки подколодные!