Ну не плевать же ему, в самом деле, на такое количество ни в чём не повинных людей? Он ведь тоже пламенник и понимает свои возможности. Или он…
— Вы многого не знаете, Савада, а может, просто не понимаете. Все погибшие, не только эти, но и вообще все мёртвые этого мира за всю его историю очень скоро смогут воссоединиться с живыми и друг с другом. Но вы этому мешаете сейчас, и поэтому моя первоочерёдная задача — заставить вас перестать этому противиться и мешать, а не дать людям, которые всё равно потом перестанут быть мёртвыми, пожить ещё немного в том смысле, в котором мы с вами это понимаем. Между прочим, у нас с вами есть то же самое отличие. Если я сейчас убью вас, вы точно так же вскоре воссоединитесь с живыми и мёртвыми. А если вы убьёте меня, если вы сможете противопоставить Арии что-то такое, что она не выполнит своего замысла, хотя я в этом сомневаюсь, то это будет самое настоящее безвозвратное убийство.
— Самых настоящих безвозвратных убийств на моей памяти сорок семь, — качнула головой Тсунаёши, — а вы там, по-моему, всей семьёй аниме пересмотрелись.
— Если вы о «Коде Гиасс», то все, кто имеет к нему идейно-смысловое отношение и знает долю правды в описании устройства мира в нём, уже обезврежены. Почти все, мы работаем над этим. Так вот, Савада, я почитал вашу биографию, и у меня есть вопрос: почему вы не хотите стать по-настоящему счастливым человеком?
Так значит, всё действительно так, как в аниме… что за бред в этом мире происходит? А может, в таком случае и какие-то другие миры, о которых говорили Реборн с Бьякураном, существуют? А может, такое на самом деле происходило? И Бьякуран тоже причастен, к созданию этого аниме?
А может, там у Арии случилась шизофрения, а все остальные слишком её любят и старательно подыгрывают, чтобы не беспокоить и не обидеть?
— Потому что я не думаю, что в таком состоянии мира ко мне будет применимо слово «человек», слово «счастливый» и слово «я». А также я не думаю, что все остальные люди этого хотят.
— Все остальные люди потом поймут коллективным разумом, что так лучше для них же самих.
— А может, вы проведёте какой-нибудь социальный опрос «а если бы у вас была возможность существовать в мире с такими-то параметрами в качестве коллективного бессознательного непонятно чего вместе со всеми остальными, в том числе и уже умершими людьми или, на выбор, в нашем сегодняшнем мире, то что бы вы выбрали» на большой выборке, и дадите людям выразить вам, как они к этому относятся?
— Да разве люди могут понять, что так им будет лучше?! — парень, похоже, начинал злиться. Тсуна, впрочем, тоже.
— Мой биологический отец, например, считает, что женщинам будет лучше, если они будут слушаться мужчин, рожать детей и не иметь своего мнения. Женщины же, глупые существа, почему-то никак не могут этого понять. Ужас какой, правда? А некоторые религиозные люди, например, считают, что все должны истово верить в бога, причём в какого-то конкретного. А бедные несчастные глупые атеисты или представители других конфессий никак не могут этого понять. Отвратительно, какие глупые несчастные, правда? А в некоторых неразвитых странах люди считают, что гомосексуалистам лучше лечиться и подавлять свои отвратительные наклонности, а они, идиоты, страдают и этого не понимают… мне продолжать?
— Мы говорим сейчас о совершенно разных вещах. Это бессмысленно.
Значит, он не из тех, кого можно убедить разговором. Тем более, что время тоже участвует в разговоре как минимум с одной стороны.
А тоннель… скажут потом, что он повредился при взрыве, и ни у кого не будет возможности это на самом деле проверить.
Только.
Одна.
Проблема, о которой Тсунаёши думала с нарастающей тревогой и лёгким стыдом: она ведь тоже точно также решила судьбы других людей, не спросив никого ни о чём и, что не менее, насколько она помнила и понимала своим привыкшим к кровавой серости, но, как ни странно, не привыкшим к утратам сознанием, ни о ком. Не решила, может быть, да, но решала, отбивая пламенем косу, делала не своё и ничьё, пожалуй, дело, швыряя парня спиной на раскалённые осколки стекла, лезла не в свои проблемы, вставая с оплавленных рельс и стараясь не думать об ожогах и ссадинах, чтобы не поддаваться слабости, называемой жалостью к себе, шила кривыми стежками историю, хватая его за волосы и впечатывая в стену головой. И вздыхала, таща потухшей косой на своём пламени поезд и всё поглядывая на разметавшиеся по полу кабины розовые волосы.
В конце концов, другого выхода не было. Это давало право делать всё, что угодно, лишь бы выйти в этот… да, честно говоря, не было выхода вообще никакого, и нужно было его себе создать, прокопать, как подземный тоннель, выбить кулаками, проломать, потому что человек не может никуда не идти.
Правда, Тсунаёши?
========== Часть 8 ==========
Поезд дотащила и скрылась в толпе как могла, да и не так уж сложно это и было — чёрные бинтованные тени появились почти сразу. Только неудавшегося убийцу в вагон утащила, чтобы хоть как-то скрыть свою победу. Он выжил и, несомненно, выживет при должном старании врачей, но пока очнётся и сможет заговорить, должно пройти некоторое время, и должна его Ария провести в блаженном неведении относительно того, убил ли он Тсунаёши, погибла ли она при взрыве, выжила ли, сбежала ли.
Ожоги и ссадины лечить времени вообще не было, и в аэропорту её откровенно шатало от боли, голода, недосыпа и осознания собственной глупости. До Гондураса около десяти часов лететь, а всем, чем она могла сейчас воспользоваться, была лишь ненормально дорогая и неожиданно людная аптека.
Сколько раз ты собирала себя по частям в тесных кабинках общественных туалетов, радуясь, что физически, а совсем не душевно?
К моменту посадки девушка уже не пыталась следить за окружающей обстановкой и мысленно дёргаться при виде каждого подозрительного или не очень человека, позволяла себе закрывать глаза дольше чем на минуту и не побоялась в полусонно-полубессознательном состоянии купить себе отвратительного кофе, который, впрочем, был выбит у неё из рук каким-то неосторожным хмурым типом, она даже дойти не успела. Тип, впрочем, извинился, вытер ей руки и одежду влажной салфеткой и даже сунул ей в руки стоимость этого несчастного стаканчика. Тсуна, несмотря на своё плачевное положение, хотела отказаться, пока она пыталась сообразить, что вообще происходит, и что-то разумное ему ответить, тип бесследно исчез. Тсунаёши вздохнула, взяла деньги и на автомате пошла за новым, отстранённо-лениво ругая себя за неосмотрительность, несообразительность и несобранность перед возможным убийцей. На действительно сильные эмоции и серьёзное самоедство просто не оставалось сил.
Полёт длился около десяти часов, и всё время, и почти всё это время Тсуна проспала, вставая только в туалет и поесть. Кажется, женщина на соседнем сидении заметила её состояние и обеспокоилась им — в какой-то момент девушку разбудила медсестра, что-то спрашивала об ожогах и предлагала помощь. Тсунаёши еле-еле поняла её сильный испанский акцент, покивала и изобразила для ответа максимально ломанный английский, какой только могла (что, впрочем, было не так уж и сложно благодаря головокружению и общей расплывчатости окружающего мира перед глазами), что-то постоянно повторяла про очень идиотскую ситуацию, ужин, сковородку, масло, лестницу, падение, опоздание или почти опоздание на самолёт… нормальная легенда никак и, тем более, так быстро не придумывалась, и этот набор максимально мирных ассоциаций с её повреждениями был призван хотя бы попытаться её заменить. Тсуну под локти отвели куда-то попросили что-то показать… привели потом в сознание, выслушали сбивчивые и запутанные извинения и благодарности и отвели обратно, рассматривать свои новые бинты и проваливаться в болезненный сон.
Во время длительной посадки Тсуне стало ещё хуже, но в аэропорту потом она даже смогла почувствовать себя живой. Поэтому она решила полежать ещё немного в гостинице, прочитать, наконец, давно уже присланный файл о том, что же она тут, вообще-то, должна сделать, позвонить Шоичи… точно, она же не позвонила Шоичи. Хорошо хоть кусок неустойки выплатить успела, хоть что-то не забыла, да уж. Да уж, Шоичи в её мыслях возник сразу после неустойки, какая прекрасная ассоциация, однако ж.