А вот они сейчас связали.
— Я её не трогала, — зачем-то прямо повторила Тсунаёши. — Я вообще узнала о её смерти в поезде до Намимори.
Она не знала, зачем это говорила. Ведь они всё равно не поверят. Они нашли виновную, заставят назвать заказчика, любого, наверное, человека, или того, кто послал её убивать этого Кирихару, показательно казнят, чтобы все точно знали, что бывает, если тронуть кого-то из клана Ямагути.
— Не думайте, что мы можем вам поверить. Просто сдайте заказчика, и умрёте быстро, — поморщился человек. Тсуна вспомнила: видела его по телевизору, кажется, кто-то из правительства, очень высокопоставленный.
Стоп. Если он в клане, и он приехал сюда лично и стал спрашивать её про Ямагути Евако и заказчика, как будто ему лично очень важно, значит, он — кумитё? Ой… Ой.
Ой.
— Я её не трогала. Неужели у столь могущественного клана нет возможностей узнать правду по-настоящему, а не хватать первого попавшегося киллера?
Наглость — второе счастье. Особенно когда больше ничего не остаётся.
Впрочем, раз уж он лично пришёл, значит, ему это реально надо? Узнать правду? Посмотреть убийце в глаза? Что их связывали за отношения?
Мужчина лишь криво усмехнулся и ничего не ответил. Тсуну тем временем усердно обшаривали два парня, другие же в это время переворачивали вверх дном её сумку. Что они, интересно, собирались там найти, если нужна им была она, заказчик и Ямагути Евако? И если её обшарить можно было и ради лапанья, то сумку-то в таком случае зачем? Делать им больше нечего, честное слово.
И что же вообще за странная ситуация? Если они знали, кто она такая, как её зовут, то вполне могли достать её и в Намимори, ведь узнать, где она живёт, нереально просто, особенно для клана якудза, особенно для этого клана якудза. Они же явно могут всё; причём вдруг ещё у их нового главы есть какие-нибудь способности Арии, Джотто, Бьякурана? По опыту девушка знала, что у глав очень крупных семей, как раз таких, как Джилио Неро, Вонгола или Миллефиоре, очень часто хранители не были обычными пламенниками, даже слишком часто. Можно даже сказать, всегда. Или кресло такому дару не уступает? Или эта Ямагути Евако дар имела, раз за неё все так цепляются?.. А потом её кто-то убил за дар.
И… подставил Тсунаёши?
Ну она-то кому и зачем сдалась?
К ней подошёл ещё какой-то мужчина, и пламя Тумана она ощутила через пару секунд, не больше. И правда, зачем же пытать материально, если можно всего лишь послать к ней в разум лёгкую руку одного человека?
Но не успела Тсуна погрузиться в туманный сон…
В здании станции вылетели все окна.
========== Часть 15 ==========
Вылетели все окна — и будто сразу стало темно в зале… а хотя почему «будто»? Стало действительно темно, показалось, что погасили даже солнце. Показалось, что погасили вообще всё, что в этом мире могло хотя бы думать о свете.
Иллюзия. Как только Тсунаёши о мыслях подумала, сразу поняла, что это иллюзия, даже не интуитивно, а вполне себе разумом. Только вот… это то, во что её разум погрузил иллюзионист из якудза? Но это же совсем не страшно, совсем не больно и совсем не заставляет её выкладывать всё, что она знает и чего не знает. Или это просто она так думает? И зачем ему тогда иллюзорно выбивать все окна? А вообще нет, им же незачем ничего у неё спрашивать, они и так уверенны в своей правоте, он же пытать её вроде собирался для услады слуха своего кумитё её воплями и судорогами, или что-то там ещё такое, что там некоторые подобные люди иногда любят. Значит… ей должно быть больно? Страшно?
Нет.
Нет-нет. Девушка внезапно поняла, что вот окна-то уж точно были настоящими, равно как и их осколки. Только вот звона почему-то не было слышно, осколки упали абсолютно беззвучно… или застыли в воздухе, она же не могла теперь их видеть. Что-то из произошедшего, помимо темноты, точно должно было быть иллюзией. Но чьей, зачем?
Её кто-то подхватил, заставил встать. В темноте вдруг зазвучали какие-то выстрелы, нецензурные выражения, удары, топот ног и шлепки по полу рук, потом кто-то очень страшно закричал, а ногу девушки обожгло знакомое ощущение пули в мышцах, отчего она тоже чуть не завизжала, но сдержалась и только тонко всхлипнула, сама удивившись, как у неё вообще может быть такой голос. Потом всё стихло. Она вдруг осознала, что чуть не упала, когда её подстрелили, но кто-то, явно за ней пришедший, вовремя успел её подхватить. И теперь вот она оказалась у этого кого-то на руках, что называется, как невеста, и он вдруг взлетел и понёс её куда-то вверх, быть может, на крышу. И они действительно вылетели из темноты. И это действительно оказался Бьякуран, как Тсунаёши чувствовала и предполагала, но боялась думать по глупому подобию суеверия. И он летел на своих белых-белых крыльях, своим ангельским видом доказывая, что она и правда не сошла ещё с ума, но одновременно и пугая до заледенения крови в венах, до мурашек, до дрожи, потому что… а понятия Тсуна не имела, почему.
Он встал на крышу, и рядом с ним сел, подняв порыв ветра ещё до выхода из иллюзии невидимости, большой белый вертолёт, и он занёс её туда, всё ещё красиво, всё ещё торжественно, как будто это не грязные разборки с непонятным количеством сторон были, а что-то и правда прекрасное, белое, светлое и приятное. В вертолёте, правда, наваждение распалось, и Тсуна как будто впервые в жизни почувствовала боль и захотела даже плакать, подвывать и стонать, но Бьякуран осторожно опустил её на белый диван (Тсунаёши и не думала, что в вертолётах бывает такая обстановка), совершенно не опасаясь, что она запачкает своей тёмной кровью белый ковёр.
И вот тут Тсуна потеряла сознание.
Очнувшись, поняла, что не сама — её всё-таки погрузили в туманный сон, но, видимо, исключительно вместо анестезии, ну да и понятно это — где они лучше возьмут и зачем им тратиться на это «лучше», если есть свой собственный иллюзионист. Ничего не болело, нога была абсолютно здорова и цела, не только по ощущениям, но также на вид и на ощупь, Тсуна чувствовала себя прекрасно, была снова в состоянии даже драться, и её настроение — и то можно было назвать приподнятым, хотя она не была в нём так давно, что уже и забыла, как это, и и сначала даже не поняла, что это с ней такое. Было… Было странно.
— Вы уже очнулись? — раздалось где-то рядом.
Девушка повернулась на знакомый голос и ожидаемо увидела Бьякурана, стоявшего в дверном проёме. Даже почему-то не удивилась, хотя абсолютно точно должна была, потому что ну к чему такому капо являться к какой-то оборванке малолетней, как только она очнулась, к чему ему о ней вообще думать, ну спасла она его один раз — её проблемы, исключительно её. Вот зачем он это всё делает? Как будто она ему и правда нужна.
Они теперь находились в каком-то помещении, тоже полностью белом — и с чего вдруг у него такая тяга к этому цвету? Как будто ему собственных крыльев мало, как будто ему самого себя мало, как будто он весь мир хотел бы сделать белым, весь белый свет ему как будто не очень бел.
— Зачем? И где мы? — только и смогла она спросить.
Много, наверное, наспрашивала.
— В одном из моих особняков, — с улыбкой ответил Бьякуран. Да уж, можно было и догадаться. — До Намимори недалеко, не бойтесь. А тот поезд сошёл с рельс, так что не беспокойтесь. Реборн не ждёт вас так быстро. А что зачем?
Сошёл с рельс?
— Из-за того, что поезд сошёл с рельс, я должна не беспокоиться? — скептически уточнила она, хотя понимала, что с капо Миллефиоре таким тоном лучше не разговаривать.
— Нет, — мягко уточнил он, на вид ничуть не оскорбившись, — я имел в виду, что Реборн вас не ждёт, вернее, ждёт, но нескоро. И ему, и вашей матушке уже известно, что погибших всего двое и оба мужчины, а остальным пострадавшим ничего не угрожает. Но о поезде, конечно, можете побеспокоиться, если очень уж желаете.
— Ладно…
— Так что зачем?
Вот же…
— Зачем вы всё это делаете?
— Что именно?
Ещё раз: вот же…
— Спасаете меня, всё это.
Как это вообще сказать по-нормальному? И… стоп. И зачем ему особняк в Японии? Да ещё и недалеко от Намимори. Если, конечно, это «недалеко» не… а вдруг это только на вертолёте, например, недалеко, а если она начнёт делать что-то не то, он её обратно не вернёт? А вдруг и про поезд это не правда? Хотя нет, это уже бредово, зачем ему? Так ведь нет, к чему бы ему вообще куда-то там её возвращать?