— Ну, вы же меня спасли, — пожал он плечами.
— Не многие люди сейчас руководствуются подобными соображениями. И эта причина всё равно как минимум не единственная. Что вам от меня нужно?
Он лукаво, но отчего-то с каплей грусти улыбнулся.
— Ну, если я вам сейчас признаюсь в большой любви, встану на одно колено и сделаю предложение, вы же мне не поверите, правильно?
— Лучший отказ в нормальном объяснении за всю мою жизнь.
— Самый приятный комплимент за всю мою жизнь, — парировал он и самодовольно улыбнулся. — Спасибо, что вы оценили мои старания. Но давайте лучше поговорим о важном. Почему вы меня спасли?
Ну и вот что на это, спрашивается, она должна ему сказать? Что ему сказать, если никакого приемлемого ответа на это нет, а есть только минутное, нет, секундное, нет, мгновенное роковое безумие, и всё, и есть её надтреснутая жизнь взамен его спасённой? Вряд ли он такой ответ оценит. Ну вот что ему говорить, ну правда?
На всякий случай девушка решила ответить честно и посмотреть, что из этого выйдет.
— Я не знаю.
— Интуитивно, да? — задумчиво спросил он.
Сразу догадался, да. Только вот никакая интуиция, и прочие сомнительные, никак в жизни не помогающие вещи, не оправдают её и тут.
— Вроде того.
Кажется, этот ответ его вполне устроил, хоть Тсунаёши и не очень понимала, почему.
— Значит, Ария и правда решила сделать именно то, что озвучила, — зло и встревоженно сказал он.
То есть, до этого он сомневался?
========== Часть 16 ==========
— Что вы имеете в виду?
Она смутно понимала, но только в виде неоформленных догадок, которые невозможно было озвучить.
Интуитивно? Интуиция — в её личном, особенном, проклятом виде — странный дар, неведомый дар, работающий хаотично и совсем не тогда, когда ей это нужно, непонятный ни ей самой, ни кому-то из тех, у кого она спрашивала, сродни то ли глубинному пониманию всего вокруг, то ли, наоборот, ничем не обоснованному предвидению. Разве можно так просто утверждать, что самую большую глупость за много лет своей жизни Тсунаёши сделала не потому, что сглупила, не потому, что внезапно сошла с ума, а именно благодаря этому непонятному дару?
— Особенности вашего пламени, конечно же.
Так интуиция — особенность пламени? Не знала. Да нет, какая всё же разница, она ведь много чего не знала и вполне прожила бы без этих знаний, потому что всё это никак ей не поможет и никак не помешает. И вполне прожила бы, тем более, без знаний обо всех этих мирах, Бьякуране и Арии, о том, что Бьякуран может уничтожать миры, а Ария — хочет, только по-другому совсем, только прикрываясь благими намерениями, к тому же.
Тсунаёши не очень любила подобную ложь — её мир, как и она сама, был очень честен хотя бы перед своей отсутствующей совестью в любых намерениях, да и не только в них, честен в своей грязи и порочности, честен в своей бессмысленности, никчёмности и отвратности. Возможно, в этом была своя прелесть. И абсолютно точно в этом была своя… жизнь, иначе почему она так не хочет, почему всё её естество так отвергает мир Арии? Это мир, безусловно, честный, красивый, идеальный, истинный — если, конечно, всё так, как в аниме, хотя это уж точно вряд ли, — и он, как и говорит Ария, как и убеждают все аргументы в пользу этого нового мира, решит все проблемы, вообще все, какие только способны найтись у человечества и человека, воссоединит живых с мёртвыми, сотрёт всю боль и непонимание. Только он, объединив жизнь со смертью и счастье с горем, также сотрёт и тот вкус жизни, который даёт смерть, который так ярко чувствуется как раз за счёт наполненности всем тем ужасным, что несёт в себе жизнь, настоящая жизнь.
Что-то она снова думает не о том.
— Нет. Я пытаюсь понять, с чего вы вообще решили, что это именно особенности моего пламени? Мало ли что могло мне в голову в этот момент прийти.
— Но вы же не знаете, что именно вам пришло в голову.
— Но это ещё ничего не значит. Да, я не знаю, это было неожиданно и для меня тоже… для меня в первую очередь, но я не могу сказать, что я что-то почувствовала или обрела какое-то высшее понимание, как это иногда бывает. Я… просто не знаю.
Интуиция — хорошее оправдание. Хорошее объяснение тому, чего не должно было быть, что вышло так странно и так само собой, что объяснить никак нельзя, и да, правда, чудесный дар в таком случае — хорошее объяснение. А оправдание — так вообще самое лучшее. Только вот зачем же лгать себе? И зачем в таком случае лгать Бьякурану, как бы он сам ни желал эту ложь услышать, — ему от этого не станет ни лучше, ни хуже, он уже идёт по своему пути и уже прошёл тот этап, когда можно повернуть обратно. Да и Ария уже, конечно, не остановится.
Разве что ему может оказаться, что Тсунаёши таким образом защищает Арию. Но ведь зачем бы ей?
— Ладно, — он улыбнулся вроде бы беспечно, — оставим этот вопрос. Мы сейчас всё равно не дойдём до истины. — Он всё равно не согласен, да? Хотя, кажется, он уже сам себя убедил настолько, что возражения её принимались лишь формально, и все попытки её послушать предпринимались лишь для того, чтобы она сама подумала ещё немного и всё же согласилась с ним. Наверное. — Давайте лучше поговорим о чём-нибудь менее неприятном. Люди Джилио Неро теперь охотятся за вами?
Менее неприятное? Хотя ладно, тут уж как посмотреть.
И что же это, он серьёзно не в курсе, охотятся ли за ней люди Джилио Неро?
— Я же слышала весь ваш разговор с Реборном. А потом ещё на него напала.
— Извините. Я неправильно задал вопрос. Те якудза действовали…
— Самостоятельно. Они просто перепутали меня с кем-то другим, убившим важного для них человека.
Над такой невезучестью стоит разве что посмеяться. Быть может, Бьякуран и посмеётся. Это ведь… так глупо. Это что — судьба у неё такая, или провинилась она чем-то большим, чем все остальные убийцы мира, что именно ей такие ситуации сплошь достаются?
— Вы уверенны? Быть может, им кто-то на вас указал?
— У меня нет способа это узнать.
— И правда. — Он улыбнулся так солнечно и нежно, как будто они сейчас совсем не об убийствах говорили, и как будто Тсунаёши сказала ему только что что-то хорошее, ласковое, тёплое. Быть может, эта улыбка и не улыбка вовсе, а просто одна из вошедших в привычку черт образа, которые были созданы им специально, чтобы пугать людей собою как кошмарным всемогущим белым капо? — Возможно, глупо об этом спрашивать, — продолжил он уже серьёзно, и как будто отвращением повеяло от его слов. Таким лёгким-лёгким, едва заметным, как запах с дальней-дальней помойки, неожиданно принесённый тихим ветерочком с той стороны, и так же быстро исчезнувшим, когда ветерочек подул в другую сторону, — но, Тсунаёши, какие у вас планы? Вас ищет Джилио Неро, вас ищут, как оказалось, якудза из Токио, а в вашем доме обосновался Реборн, который вас, вполне возможно, запомнил.
А… Понятно…
Что ты собираешься делать, глупая помойная провинциалка, когда тебя обложили со всех сторон? О, неужели ты сама, своими ногами, быстрыми шагами идёшь туда, где тебя однозначно ждёт засада? Нет, нет, это ведь даже не засада, ведь засада — это нечто тайное, неожиданное, а Реборн в родном доме — это просто верная бесповоротная смерть. И какое ведь дело всемогущему белому капо, что смерть, всё такая же верная, всё такая же бесповоротная, ждёт её теперь везде, в какую сторону бы она ни пошла, в какую дыру бы она ни запряталась. Просто Реборн, может так статься, её не запомнил. И всё, этим крохотным шансом и только лишь им он теперь отличается от всех остальных смертей, и лишь поэтому надо идти к нему. Больше ведь некуда, просто некуда. Но есть ли до этого хоть какое-то дело вам, всемогущий и всепрезирающий белый капо?
— Реборн ещё мог меня не запомнить. — Нехотя, ведь вопрос этот вряд ли нацелен был на ответ. Но и сказать что-то надо.