Девушка легла на огромную белую кровать, мимолётно поразившись тому, как же всё-таки это мягко, когда кровать нормальная, и попыталась просто не задумываться ни о чём. Это тоже вряд ли было отдыхом, да и ни о чём не задумываться она на самом деле совсем не умела — в голову вегда, как ни старайся, лезло что-то лишнее и ненужное, лезла всякая мерзость, лезла жалость к себе и неуместные самокопания, лезла застарелая глухая и печальная обида, которая обычно была запрятана глубоко-глубоко и почти там забыта. Мысли, любые, на самом деле, даже нужные и полезные, — это яд. Яд медленный, болезненный, действующий по-разному в зависимости от состояния: иногда паралитический, иногда заставляющий человеческое существо биться в судорогах, выглядящих как осмысленные иногда действия, иногда сводящий с ума, иногда убивающий напрямую. Яд люди создают для себя сами, сами травятся им и сами ищут потом виновытых-отравителей, не зная, что искать их надо глубоко внутри себя. Тсунаёши любила пить яд, он был для неё как наркотик. Но — сейчас хотелось обойтись без дозы. Не завязать, но отдохнуть немного. Только как заставить себя…
Может, и правда постараться заснуть?
Завибрировал телефон. Сообщение.
Шоичи.
«Да, им скормили дезу. Кто — сложный вопрос, выясняю, но Вонгола — вполне вероятно. Будь осторожна. Пожалуйста. Люблю.»
Вот как. Уже и «люблю».
Хорошо, что он не позвонил. Отреагировать адекватно на это жалкое и горькое «люблю» Тсунаёши бы никак не смогла. Скорее даже никак бы не отреагировать не смогла. Потому что не знала… как? Даже если неадекватно, то как? Никаких чувств и эмоций, описываемых словами, действиями, выражением лица, не возникало, просто не могло, и это даже как-то пугало немного, внушая какую-то пустую неправильность. Мол, девочка, тебе тут в любви признался бывший, с которым у тебя последние годы было что-то вроде искренней, но неловкой и неясной дружбы, скорее даже союза с взаимной поддержкой и нейтралитетом, но без понимания, как на самом деле с этим жить, и к которому ты ответных чувств не испытываешь. Девочка, тебе тут в любви признались, так-то. Девочка, ты должна смутиться, испугаться, ахнуть, покраснеть, упасть без чувств, и плевать, что ты и без того лежишь на мягкой постели и упасть чисто технически не можешь, ты должна настрочить в ответ три страницы концентрированного смятения с малой долей благодарности, приправленного щепоткой извинений. Или же, если твоя психически больная совесть согласна позволить тебе использовать твоего Шоичи, дополнительно привязав к себе этим «люблю», то ответить тем же и изобразить безграничное счастье от того, что всё наконец-то вернулось к началу, что вы снова составляете пару со своими «люблю» и «люблю». Потому что так надо.
«Надо» и «правильно» — два слова, которые редко были для Тсуны тем, что ей «надо», а того, что «правильно», у неё вообще не было никогда.
Нет эмоций, нет чувств, нет — вот оно, исполнение желания, почему же нет радости от такого чуда — даже мыслей, и ничего, совершенно ничего не хочется на это отвечать… Значит, на это, наверное, и не надо ничего отвечать. Можно оставить этот вопрос, эту бомбу с бессрочно остановленным, но грезящим в любую минуту вновь пойти, таймером, на потом, всё ещё в подвешенном состоянии. Это всё ещё не то, с чем она и хочет, и может разобраться. А сейчас или вообще… тоже вопрос.
«Спасибо.»
Если Шоичи узнает, во что она вляпалась, будет ли он согласен? Оставит ли он мир таким, какой он есть сейчас, или захочет в новое псевдоидеальное состояние, где он будет един со всем прекрасным — и с ней, которую он «люблю» — и не будет думать о том, что он един с чем-то другим, ужасным, и со всеми остальными, чужими совсем, людьми, потому что думать он уже не будет способен? На чьей стороне он захочет быть?
Что опять за глупые мысли.
И зачем вообще так много думать об одном несчастном слове, которое на самом деле не значит совсем ничего, если Шоичи, помимо этого одного, написал много других, куда более важных слов, куда более полезных и достойных для обдумывания? От этого зависит её жизнь на самом деле, а не от какого-то там глупого «люблю».
Значит, её смерть нужна Вонголе.
Значит, Вонгола уже знает о ней всё.
Значит, Реборн убьёт её, лишь увидев.
========== Часть 19 ==========
Тсунаёши подумала о Реборне, представила себе встречу с ним — при маме — свою смерть — тоже обязательно при маме, как же ещё, это же Реборн, которому плевать на чувства грязи под ногами, и, хуже того, это же Реборн, считающий, что мир перейдёт в новое состояние, все будут счастливы безгранично и просто, и всё, что было до этого, перестанет иметь значение, — и поняла вдруг, насколько она на самом деле устала. Это навалилось вдруг, внезапно, как будто прорвало какую-то внутреннюю дамбу, и вся её усталость, прятавшаяся до этого по самым тёмным уголкам чувств и ощущений, вдруг хлынула в разум, сметая всё на своём пути. Хлынула — и придавила к постели, лишив желания и сил двигаться, чего-то хотеть и планировать, да даже закрыть глаза — и то нет. Плохо. Очень плохо.
А если в другом, новом, миросостоянии и мироздании, никто ничего не хочет, никто ничего не делает, может ли быть так, что мир этот на самом деле чувствует то же, что и она сейчас? Что он не счастлив, а… а это? Нет, там, конечно, не будет понятия «никто», там никого не будет, одно-единственное общее сознание, которое не будет понимать, что такое счастье, а что счастьем не является, но от его самоосознания, даже если это самоосознание полностью отсутствует, не зависит ведь, счастливо оно или нет.
Странные мысли. Зачем вот ей всё это думать?… Надо продолжить пытаться не думать. Или, наоборот, подумать о чём-то реальном, близком и на практике применимом. У неё проблем — хоть вёдрами хлебай, и вместо поиска их решений размышлять о каких-то новых состояниях мира — занятие, которое выдаёт в ней последнюю дуру. Неисправимую.
Надо возвращаться домой. Очень надо, иначе никак. Да, понятно, дома Реборн. Он её помнит, он её убьёт — запросто. Но Вонголе почему-то нужна её смерть и так, и без Реборна, не потому, что она помешала ему, стороннему, на самом-то деле, киллеру, выполнить не связанное с Вонголой задание. Зачем, почему — непонятно, но какая ведь разница? Выяснить этого она, скорее всего, не сможет. А вот Вонгола, кто бы там лично за всем за этим ни стоял, очень даже сможет взять в заложники маму, например, или ещё чего похуже. Она там одна, и совсем некому её защитить, ведь если кто, может быть, и хотел бы, сам беззащитен, сам там совсем один. Даже если и не совсем беззащитен, всё равно один против огромной Вонголы. Как бы ей ни хотелось жить, просто, хоть как-нибудь, а лучше пусть она, чем мама. Маме нельзя нервничать — значит, она снова уедет. Предупредив, что надолго. А сама пойдёт к Реборну. Её сбережений и денег Шоичи хватит.
Шоичи… О да, Шоичи, конечно, оплатит маме лечение. Оплатит, как же ещё, тут и никакой интуиции не надо, ни тем более хвалёного предвиденья Арии. Тсуна — она же, вся из себя бесконечно любимая и едва-едва почти обретённая вновь, так ужасно и печально погибнет. Так цинично, если подумать, погибнет, воспользовавшись им и его чувствами. Вот никогда бы не подумала, что на смерть можно идти цинично и расчётливо, а вот, оказывается, очень даже можно. Бывает брак по расчёту, а бывает — смерть. Успела бы выйти замуж за Шоичи — было бы два в одном. Вот так подумать — даже жаль, что не успела. Было бы в чём-то красиво. Противно, очень противно, и кого-то другого Тсуна сама, наверное, даже осудила бы за такое, пусть даже и почти отвыкла думать о людях и их поступках с точки зрения «хорошо и плохо», для неё обычно было «есть — и есть». Ага, кого-то другого бы осудила… а себя, получается, не осудит? А и правда ведь, себя она давным-давно научилась оправдывать простым и печальным «я мразь, и я это знаю, и все это знают, и что с меня ещё взять», привыкла к этому и взяла уже практически за жизненный девиз, объяснила заранее всё, что угодно, смирилась и даже чуть ли не была счастлива от того, что всё так просто, так хорошо, так, можно даже сказать, мило. Странно, что она раньше этого не замечала. Не понимала. Хотя тут уж всё действительно сходится: она настолько мразь, что даже оправдывает себя этим фактом. Логично, чёрт возьми.