— Да. Я не справилась с заказом, — зачем-то повторила она. — Это так, скорее всего, называется.
А голос её, наверное, оказался обречённым настолько, что Шоичи как будто испугался даже, как она там, захотел сделать что-нибудь то, что так обычно делают люди в таких ещё более обычных ситуациях.
— Ну, это ведь не смертельно, — утешительно, как маленькой девочке, как говорила в детстве мама, обрабатывая ранки маленькой Тсуне после прогулки.
— Да, — спокойно, покорно согласилась она с этим безусловным положением. — Но ведь неустойку платить надо. И надо, как чувствую я, исчезнуть из этой Европы как можно скорее.
Она не решилась говорить о Бьякуране сейчас, ему и вообще.
Шоичи там где-то на другом конце незримой нити пощёлкал мышкой, снова зевнул.
— Я не могу сейчас дать тебе много…
— Я понимаю. Извини, но…
— Ничего. У меня есть один должник, который имеет сумму долга сейчас, но никак не может довести её до меня… Но он тоже, я боюсь, не даст столько, сколько тебе хватит.
Тсунаёши печально вздохнула — Шоичи и примерную сумму неустойки уже откуда-то знал. Хотя нет, пара кликов — это мало… А, ну да, что за глупости ей в голову лезут, расценки местные вполне известны…
— А кто-нибудь нанять меня может?
Выглядела, наверное, сейчас как дура. Ну кому она нужна, ну честное слово…, но помечтать-то, наверное, можно.
— Может… У старшего Мочиды проблемы опять какие-то в Америке, он спрашивал у знакомых недавно про дешёвого киллера. Я не порекомендовал, потому что ты же в Италии… — нервный смешок, — и потому что сообщать о взломанных веб-камерах людям нехорошо. Но его максимум — девятьсот тысяч йен, и то он не уверен.
— Понятно, — она быстро, намётанным разумом пересчитала в доллары, пересчитала обратно — привыкла. — А сколько можешь ты мне одолжить… с учётом своего знакомого?
— Тысяч шестьсот примерно… даже чуть больше.
— Шоичи… — Тсунаёши нервно, прерывисто вздохнула. — Мне хватит. Спасибо тебе, я не знаю, что делала бы без тебя, так…
Какие банальные, пустые слова. И даже хочется неимоверно выразить всё, что только есть в душе, но не получается, но остаётся надеяться только, что он поймёт её.
— Хорошо! — ответил он. — Я позвоню ему и позвоню Мочиде, и перезвоню тебе, пока.
И понеслась, заскрипела приведённая в действие огромная машина круговой поруки города Намимори, которую Савада Тсунаёши ненавидела всем сердцем, но временами, в такие ещё более противные моменты, не менее обожала, хоть и горько и болезненно.
========== Часть 5 ==========
Бутерброд был съеден, Тсунаёши со странной до противного материальной печалью поглядела на крошки и мятую салфетку. И вот она такая же крошка, оставшаяся от чего-то большого, такого же съеденного. И такого же беспомощного, как этот несчастный бутерброд и как она сама, как часть от целого. А кто-нибудь, муравей или таракан, съест потом крошку-её. А потом будет сам съеден, или раздавлен, или отравлен. И как-то даже абсолютно нормально ей всё это осознавать.
А потом телефонный звонок раздался, вроде и со спокойной очень музыкой, нежной даже, но заставил тем не менее вздрогнуть не хуже воющего сигнала тревоги.
— Привет, — пальцы с исцарапанным жёлтым маникюром сомкнулись на маленьком телефоне, оставляя на нём маслянистые следы.
— Да, привет. Он переведёт тебе деньги, — на фоне закипающего глуховатого чайника голос Шоичи отчего-то звучал так, что Тсуна почти почувствовала запах дрянного американского кофе и духоту его маленькой кухни.
— А Мочида?
Тсунаёши подумала, что голос её звучал всё это время слишком жалко, даже для разговора с Шоичи. Он, конечно, всё понимает, да и она тоже, и он, конечно, сам такой же, и она тоже, но они ведь не те, кто имеет право быть слабыми.
— Я написал ему. Сказал, что узнал от знакомых. Порекомендовал. Он может цену в начале занизить, ты не бойся, с ним легко договориться, главное, договорись. Я тебе номер послал, он сказал мне даже, что сегодня же тебе позвонит, очень радостный был почему-то.
А ещё Шоичи почти всегда разговаривал с ней таким мягким тоном, как будто желая её успокоить. Как будто с маленьким ребёнком, который поранился и очень тихо плачет. Тсунаёши всегда так казалось. Наверное, оттого, что поначалу она действительно плакала — если при любой проблеме ей помогал Шоичи, то она не выдерживала. Что-то было в нём такого, и в его голосе, и в нём самом, что привыкла девушка к подобному только намного позже, чем поняла, что так он скорее не её успокаивает, а себя.
— Спасибо. А… куда мне надо будет лететь, ты не знаешь?
— Нет пока… но могу посмотреть. Ты хочешь что-то запланировать?
— Нет, я хочу отсюда сбежать.
И самой улыбнуться от этой вымученной больной честности.
И ведь не скажешь «спаси меня, Шоичи», просто потому, что это бессмысленно. А ещё потому, что есть в этом что-то обидное. А ещё потому, что эта фраза мерцает между ними на любом расстоянии, всё такая же на любые тысячи километров, иногда исчезая до тоненькой ниточки, иногда чуть толстея, иногда — до каната. А ещё потому, что точно также сплетены с ней в широкую фенечку «спаси меня, Тсунаёши», «спаси меня, Хана», «спаси меня, Киоко», «спаси меня, Такеши», «спаси меня, Кёя». Да хоть мама. И наоборот.
Эх.
Что-то слишком грустные у неё сегодня мысли.
— Ничего, — девушка каким-то шестым чувством поняла, что он улыбается. — Было же ещё хуже. И ты прорывалась, правда?
Как-то очень банально это всё прозвучало. Как всегда, впрочем. Но разве могут утешения быть какими-то другими?
— Спасибо, Шоичи… спасибо. Но куда мне хотя бы лететь?
— В Сан-Педро-Сулу.
Тсунаёши секунд пятнадцать пыталась вспомнить, где это вообще, но потом оставила попытки. Она и так прекрасно осознавала, что это название ей не нравится. Осознавала даже, чем. Правда, тем же и с тем же успехом ей не нравилась добрая половина этой несчастной Южной Америки, но это название резануло по ушам почему-то особенно сильно, и особенно сильно напомнило.
— А это не с наркотой у него дела там?
— Понятия не имею, — честно ответил парень. — Если да, то… замнём.
— Подожди… ведь если не замнём, то я простыми похоронами за мамин счёт не отделаюсь, и оплата доверия якудза для меня затянется надолго… и для тебя тоже. Ты же… понимаешь?
Но и собственное беспокойство показалось Тсунаёши странным, как будто она этого сама не чувствовала, а просто играла, как в театре, но сама понять не могла, в чьей роли и по чьему повелению. Это усугублялось ещё и тем, что облегчённый вздох Шоичи и его выпрямление в кресле услышать было достаточно легко, пожалуй, даже слишком легко.
Перспектива вместо спокойной смерти от уверенной пули подручного чувствующего себя обманутым кумитё развлекать по борделям сомнительных личностей — что может быть привычнее? Она же с самого начала её имела, перспективу эту, и, если бы не единственный отцовский подарок, её нежданное-негаданное пламя, она бы там уже и работала. Давно, с самого детства, с первых месячных. А так нет, но ведь знала прекрасно, что каждая ошибка ей бы этого стоила. Не самое желанное будущее, да, но с чего бы ей беспокоиться и бояться? Неужели она до сих пор морально не готова?
Шоичи вот готов, если он успокоился сразу.
— Дорогая, — Тсуна почти чувствовала его ироничную улыбку, — добрая традиция сэппуку ещё жива в наших сердцах.
А, вот к чему он давно готов. Впрочем, ничего нового, а готовность эта вполне разделяема.
— Харакири, — поправила его девушка. — На самураев мы даже не похожи. Да и это не смытие позора получается, а самый обыкновенный трусливый и немного глупый побег.
— Это да.
С их стороны ассоциировать себя с самураями пусть и не стыдно, пусть и не глупо, пусть и не неприлично, эти понятия, да, употребил бы здесь точно кто-то другой, даже мама, но не они, потому что они просто понимают это по-другому, и всё, но всё же не надо. Не надо так думать и говорить. Люди прекрасными, конечно, не бывают, но такие, как она и, возможно, Шоичи, хотя он-то был уж точно дальше неё на пути к красоте и гармонии мысли и образа жизни, не могли пересечься с понятием чести ровным счётом никак. Они даже не параллельны, они и направления одного точно иметь не могут, они в пространстве скрещиваются. И друг на друга не смотрят.