Наголодавшись на своих консервах, мы с большим наслаждением отобедали в "Hotel de Rome", где лучшим напитком явилась вкусная мягкая вода, после судовой опресненной бурды показавшаяся прямо нектаром.
Глава XVI.
Средиземное море
25 ноября. В восемь часов утра простились с гостеприимной Испанией, определили девиацию, изменившуюся после сдачи в порту Императора Александра III двух паровых катеров, взяли курс на о. Крит через Мессинский пролив.
Вчерашнее питье сырой малагской водицы не прошло безнаказанным, и к вечеру я уже лежал совсем больной, лихорадя.
Долго я буду помнить этот переход, продолжавшийся пять с лишним суток.
Шли жестоким попутным штормом, по 15 узлов, с килевой качкой, от которой мозги в голове готовы были перевернуться. И так все пять дней. Чем дальше, тем хуже. Когда уже совсем немного осталось, ветер точно остервенился, хотел с нас последнее взять, рвал, метал, валил на бок и в таком положении нес, играл, заходил то справа, то слева, вдруг совсем неожиданно окунал какой-нибудь борт в воду; через немногие оставшиеся незадраенными люки каскадами лила в палубы вода.
Вместе с тифозными больными (у меня прибавилось еще два тифозных) сидел и я на диете, а попросту без всякой еды - за все пять суток маковой росинки во рту не было; не скажу, чтоб другим было лучше: горячей пищи совсем не варилось - выплескивало из котлов.
Худо болеть в такое время, да еще врачу. Под конец я дошел до того, что о глотке воды мечтал, как о манне небесной, а проглотить ее не мог выбрасывало вон.
Прошли Мессинский пролив. Где уж там, чтобы любоваться живописными берегами Италии, Сицилии, снежной Этной!
Миновали мыс Матапан...
Никто не спит: из койки с высокими бортами вышвыривает или на голову ставит.
Наконец, истомленный до последней степени, с высокой температурой, умудрился я забыться - кошмары душили меня - вот я в Суде, вот в Красном море, все подводные лодки, подводные лодки, ожидание взрыва... И вдруг мои сновидения переменились, я почувствовал что-то отрадное и заснул сладким спокойным сном - это санитар догадался и сам от себя положил мне на голову пузырь со льдом - блаженство!
29 ноября. Худо, худо. Не тиф ли? Этак, шутя, пожалуй, и помрешь.
Час ночи. Скрылись за островами греческого архипелага. Ветер бушует за горами, а с нами уже ничего поделать не может.
Вот и Судская бухта, укрытая со всех сторон - отдых, желанный отдых наконец! Увы, я сильно ослабел, не могу подняться, темнеет в глазах.
Глава XVII.
Суда
30 ноября. Здесь уже стоят "Олег", "Днепр" с двумя миноносцами, наш стационер - канонерская лодка "Храбрый", итальянские, французские суда.
Мне лучше; хожу, держась руками за стулья, начал правильное лечение.
Суда, по-видимому, порядочная "дыра": высокие горы, бухта точно в глубокой котловине. Днем палит солнце, вечером густой туман, пронизывающая сырость и холод.
На берегу белеется кладбище - там похоронены два офицера и 26 нижних чинов с эскадренного броненосца "Сисой Великий", убитых при взрыве 12-дюймового снаряда в кормовой башне - известная Критская катастрофа{21}.
Мы страшно удручены тем, что и здесь нет ни одной весточки с родины, ни одного письма. Несколько офицеров с "Олега" получили корреспонденцию частным образом. Говорят, командир "Олега" Добротворский послал в Главный морской штаб телеграмму такого содержания: "Офицеры, поступившие незаконно, получили письма, остальные же нет. Прошу штаб о справедливости".
1 декабря. У нас произошла смена министерства. Консервы, танжерские фрукты по недосмотру загнили в провизионном погребе и отравили воздух в каютах. Мы и так ели невозможно, а теперь в заключение уже и перерасход появился. Пришлось выбрать нового заведующего кают-компанейским столом, более опытного.
3 декабря. Вечно неисправный "Изумруд" ранее двух недель отсюда тронуться не может. Все опреснители дают соленую воду, сколько их не чини. Хорош Невский завод с его или неумением или небрежностью. Возьмем, например, такие мелочи: иллюминаторы наши почти не открываются, потому что в их замок вставлены не медные, а железные болты, быстро ржавеющие - отвертеть их чрезвычайно трудно. Зовешь машиниста: после сложных манипуляций, поливания скипидаром, удается раскачать и до половины открыть; когда же через несколько минут понадобится закрыть иллюминатор, уже нельзя - надо повторять всю процедуру снова, а волна тем временем не ждет, знай себе, поддает да поддает и заливает каюту. Палуба, конечно, протекает по-прежнему. На грудь падает уже не одна, а три капли в минуту; в минуту три, сколько за ночь решаю я арифметическую задачу в часы бессонницы. Законопатить почему-то не удается. И сколько подобных досадных мелочей на каждом шагу; они не так бы злили, если бы главное наше, существенное, было бы в должном порядке, но, увы, мы ничем похвастать не можем.
Остроумные французы наше официальное название "Догоняющий отряд" уже давно заменили в газетах другим: "Отстающий отряд". Стыд и срам! Общее настроение не из веселых. Давно уже завеса спала с глаз, и в успех нашей авантюры никто не верит. Но мы - маленькие чины, никто нас не спрашивает, наше дело не рассуждать, а исполнять то, что прикажут - не правда ли? С "Храброго" привезли несколько французских газет - известия о начавшемся расстреле наших судов в Артуре.
Проклятая "дыра"! Недаром мы, моряки, ее всегда так ненавидели. Нужно было выйти и прорываться в Чифу, Киао-Чау{*10}, куда угодно, только не засесть в этой дыре под расстрел. Все-таки, быть может, сохранили бы хотя несколько корабликов. Конечно, всех обстоятельств мы не знаем, но, как это дико кажется со стороны, этот бессмысленный расстрел в мелководном к тому же бассейне{22}.
18 декабря. Мы все еще стоим в этой опостылевшей бухте, ежедневно получаем из Петербурга телеграммы: "Скорее, скорее, опоздаете на Мадагаскар". Мы бы и рады, да у нас что ни день, то к старым поломкам прибавляются новые; теперь пошли лопаться разные трубы в машинах не только у нас, но и на "Олеге". Здешний дрянной заводишко чинил их уже несколько раз, но неудачно; посылаем теперь... в Афины. Как ни худо в пути, все же лучше видеть себя подвигающимся к цели, идти вместе с другими и не испытывать этого состояния одиночества. Без писем публика разнервничалась страсть, ходим хмурые, злые - точно три года вместе проплавали. Я стараюсь заполнить весь свой день каким-нибудь занятием, но в свободное время тоже мрачен. Буду страшно рад, когда двинемся, хотя снова предстоят тяжелые переходы, в бурных водах, да еще при тропической жаре. Здоровье мое поправляется понемногу.
26 декабря. Собирались простоять в Суде не более четырнадцати дней, а застряли на 28. Кое-как починились, кое-чему подучились, помылись, почистились, отдохнули, хотя, повторяю, тяжело жить на судне типа миноносца, хотя и таком большом, как "Изумруд" - не жизнь, а прямо житие.
Проехаться на "Олег" и пообедать там является громадным удовольствием. Кают-компания этого судна, несмотря на первые месяцы плавания, очень сплочена и чрезвычайно гостеприимна. На "Олеге" я частый гость. Младший доктор "Олега" Ден медленно поправляется. Я удивляюсь его терпению и жизнерадостности.
Развлечением на "Изумруде" явилось устройство елки для команды. Ярко горела на юте освещенная разноцветными электрическими лампочками елка; взятые из лазарета гигроскопическая вата и борная кислота изображали родные снега. Матросы по очереди доставали билетики, получали каждый: чулки, платков полдюжину, кошель, гребень, мыло, бумагу, конверты, перья, карандаши, в отдельном узелке - орехи, яблоки, мандарины, апельсины, рахат-лукум, халву. Другие - бритву, мыльницу, зеркало и узелок. Были подарки - часы. Лучшим работникам, кроме того, - денежные награды. По палубе ходил, путался под елкой и блеял барашек - привезли его на судно совсем грудным младенцем, выкормили; теперь он покрылся шерсткой, стал ручным, никого не боится; за рулевым Камерлином бегает как собачонка; очень любит заглядывать в лазарет.
26 декабря. Всем отрядом снялись в три часа дня.
Глава XVIII.
Порт-Саид
28 декабря. Прибыли в Порт-Саид вполне благополучно. Была порядочная боковая качка, 30° крену; по обыкновению, нельзя было ни спать, ни есть, ни читать, но все чувствовали себя хорошо - привыкли.