* * *
О бое мы каждый день узнавали все новые и новые печальные подробности. Из 36 моих товарищей, морских врачей, погибло 13 человек: двое из них на эскадренном броненосце "Сисой Великий" были отравлены ядовитыми газами японских снарядов, остальные пошли ко дну со своими броненосцами. Первое время неприятель считал "Олег" затонувшим ночью от повреждений, полученных в дневном бою, а "Аврору" взорванной минами во время ночных атак. Затем последовало следующее донесение Того: "Во время боя "Олег" и "Аврора" находились в сфере огня наших 3-й и 4-й эскадр, и на них начались пожары. Возможно, что эти суда спаслись, но, во всяком случае, они надолго потеряли свою боевую способность". Из этого же донесения мы узнали, почему к шести часам вечера крейсера оставили нас в покое. Флагманский корабль адмирала Уриу, крейсер "Нанива", получил пробоину в корме у ватерлинии, и отряду Уриу пришлось временно оставить бой около 5 ч 10 мин, чтобы дать возможность флагманскому кораблю сделать необходимые исправления. Другой, тоже флагманский корабль, крейсер "Титосе", (под флагом адмирала Дева) получил более серьезное повреждение. Вода настолько быстро прибывала через подводную пробоину в угольной яме, что он покинул поле сражения и, сопровождаемый своим товарищем, другим крейсером, к шести часам вечера пришел в бухту Абуррайя (ему не надо было там "интернироваться" или "нейтрализоваться", как нашему отряду).{93}
26 мая. Адмирал заявил американским властям официальной бумагой, что на основании полученного разрешения от Государя Императора, он остается с вверенными ему судами в Маниле и намерен приступить к исправлению их повреждений. Начались переговоры с заводами. Убедившись, что нельзя превратить все судно в госпиталь и что надо же дать отдохнуть и измученным фельдшерам и санитарам, я списал еще 14 тяжелораненых (с "Авроры" было списано всего 40 [человек] ). С "Олега" был откомандирован в морской госпиталь младший врач Ден. Наши раненые заполнили все хирургическое отделение, и часть их вынуждена была поместиться на веранде.
27 мая. В 11 ч утра состоялось разоружение крейсеров. Офицеры дали слово не выезжать из пределов Манилы без разрешения Президента Соединенных Штатов, что было равносильно запрету участвовать в военных действиях. Тяжело было это вынужденное обязательство. Дрожащей рукой мы подписывали его. Флаг и вымпел суда не спускали. Вслед за этим личный состав отряда был глубоко осчастливлен телеграммой Его Императорского Величества следующего содержания: "Контр-адмиралу Энквисту. Сердечно благодарю Вас, командиров, офицеров и команду крейсеров "Олега", "Авроры" и "Жемчуга" за их беззаветную честную службу в тяжелом бою. Да утешит вас всех сознание свято исполненного долга. Николай".
Милостивые слова нашего монарха подняли совсем упавший после подписания отречения дух отряда и послужили нам нравственной поддержкой на дальнейшие труды. Желая выразить чувства глубокой благодарности и любви к царю, охватившие весь личный состав отряда по получении этой телеграммы, адмирал Энквист отправил Его Императорскому Величеству следующую телеграмму: "Милостивые слова Вашего Императорского Величества радостно отозвались в сердцах всех чинов отряда и помогут нам перенести тяжелую долю, нас постигшую. Контр-адмирал Энквист".
* * *
Из Цусимской ловушки удалось прорваться к северу только небольшим и быстроходным судам: "Алмазу", "Изумруду" и двум миноносцам.{94} Отдельные попытки судов "Олег", "Аврора", "Жемчуг", "Светлана", "Мономах", "Донской", "Сисой Великий" и "Нахимов" потерпели неудачу. Первые три, а также два транспорта ("Анадырь" и "Корея") и один миноносец{95} все-таки прорвались на юг, остальные были потоплены.
Но и "Изумруду" не суждено было увидеть Владивосток: он разбился и был взорван в бухте Св. Владимира.{96} "Алмаз", которого ожидало еще одно препятствие - мины, набросанные неприятелем перед самым Владивостоком, на которых только что взорвался "Громобой", - счастливо миновал их. Вот все, что осталось от 2-й Тихоокеанской эскадры. Из донесений Того мы узнали, что "отряд, выделенный флотом, разыскивал неприятеля далеко к югу, но ни один корабль не был найден". Странная судьба нашей "Авроры"! Ей точно не суждено дойти до Владивостока. Впервые она пыталась попасть туда в отряде контр-адмирала Вирениуса, вместе с "Ослябей" и "Донским", но, захваченная в дороге объявлением войны, принуждена была вернуться из Красного моря в Россию и в Суэцком канале стояла бок о бок с "Ниссином" и "Касугой", спешно отправлявшимися в Японию. Назначение последних было известно всем и каждому, но захватить их было нельзя: на них, ведь, развевался "нейтральный" флаг "Владычицы морей".{97} Английские кэптены впоследствии прямо заявляли, что на нашем месте они бы ни за что не упустили такой прекрасный случай: "нечаянно" таранили бы эти суда, а там пусть разбирают.{98}
Второй раз "Аврора" была немногим счастливее: расстрелянная и едва не потопленная своими же судами в Гулле, она дошла гораздо дальше, до самой Цусимы, где снова повстречалась с теми же "Ниссином" и "Касугой", которые плохо отплатили ей за ее любезность в Порт-Саиде. Из всех боевых судов, обогнувших с адмиралом Рожественским мыс Доброй Надежды, "Аврора" единственное уцелевшее судно.
Американские газеты перепечатывали всевозможные сообщения о бое из японских источников. Мы узнали, что один японский разведочный крейсер следил за эскадрой еще с Камранга и все время следовал вблизи нее. Когда эскадра ночью повернула к Шанхаю, разведчик потерял, было, ее, пошел к Цусимскому проливу и, не найдя ее здесь, телеграфировал Того, что эскадра, вероятно, пошла кругом Японии. Того приказал ему не оставлять своего места еще одну ночь, а затем на другое утро идти кругом Японии. На наше несчастье как раз в эту ночь японский разведчик нас нашел - мы уже возвращались из-под Шанхая. Открыл же он нас, благодаря непростительной ошибке: в то время, как все военные суда имели приказание идти без огней, госпитальные суда эскадры "Орел" и "Кострома" несли полные огни, освещенный спардек и напоминали плавучие дворцы. По ним японский разведчик открыл эскадру и донес Того, который уже собирался двинуться на север. Следовательно, мы могли бы свободно пройти Цусимский пролив и, если бы даже и встретились с Того в Японском море, то, без сомнения, дрались бы в условиях, гораздо более для нас выгодных.
Я увиделся, наконец, со своими товарищами: докторами В. П. Анниным, А. И. Викторовым и О. О. Деном. Все они поработали на славу во время боя. Доктор Аннин, в начале боя забравшийся, было, в специально устроенный на "Олеге" боевой перевязочный пункт (прекрасно оборудованный по плану доктора Р. И. Гловецкого, защищенный с бортов углем, но помещенный глубоко внизу, точно в колодце, с пренеудобным спуском - элеватором), едва не был затоплен там со своим материалом и должен был перебраться в один из казематов верхней палубы. Наконец, я уразумел, почему это судьба так распорядилась мной и вопреки моим желаниям назначила на "Аврору". Здесь я, как хирург, оказался нужнее. На "Изумруде" было только семь легко раненных. Но "Изумруд" лихо прорвался, а меня судьба сделала в награду беглецом с поля сражения, как нас стали называть после разъяснений морского критика г-на Кладо, пользовавшегося в то время широкой популярностью в обществе. Впрочем, почем знать! Быть может, на "Изумруде", не имея раненых, я полез бы из любознательности со своим дневником куда-нибудь в такое место, где меня стукнуло бы головой о железную палубу покрепче, чем на "Авроре". Этим и утешимся.
Судовые врачи отряда часто навещали раненых, помещенных в морском госпитале в Кавите, присутствовали при операциях. После каторжной судовой обстановки наши матросы очутились словно в раю: мягкие кровати, белоснежное белье, чудный уход. Жители города, дамы, монахи местных католических монастырей засыпали их лакомствами, фруктами, сигарами. Вот только американский стол, вкусный и разнообразный, для наших митюх, привыкших наедаться до отвалу, показался голодным; американцы сначала не хотели верить, а потом после наших объяснений ввели специальную усиленную порцию для этих "ужасных русских обжор". И еще одно горе было: "чарки" здесь ни под каким видом не полагалось. А привычка к ней была хорошая. В этом отношении американцы оказались неумолимыми.