Прозвучало тихое, неуверенное, картавое:
- Здорово, дети-каргопольцы!
Бледное, болезненно-испитое лицо царя-полковника, щуплая фигурка, вялость в движениях, штатская посадка на коне разочаровали даже тех, кто последние дни не ел, не пил - скорее бы увидеть самодержца всея Руси.
- Ну и папаша, ну и отец... - подталкивали мы локтями друг друга. Теперь понятно, почему Гришка Распутин да немцы, дружки царицы, управляют страной. Да какой же из него главнокомандующий? Пропала матушка-Россия!
Шли месяцы, а конца войне не было видно. Позиции, окопы, гнилая вода под ногами, стужа...
Наступал 1917 год.
По окопам поползли слухи о дворцовом перевороте, об убийстве Распутина, о бунте матросов на Балтике.
Солдаты чутко ко всему прислушивались, ждали больших перемен, хоть и не знали, с какой стороны они придут.
А война шла своим чередом. Немецкие и русские солдаты, зарывшись, как кроты, в землю по обоим берегам Двины, тянули осточертевшую лямку окопной жизни. По временам то на одном, то на другом участке тишину разрывала пулеметная и ружейная стрельба.
Двина была скована льдом. На пустынной ледяной глади лишь кое-где бугрились плохо замаскированные мины. Впереди наших окопов тянулось проволочное заграждение в три кола.
Дежурные части, часовые и подчаски в окопах и на командных пунктах вели тщательное наблюдение за противником. Обо всем замеченном на другом берегу Двины делались записи в журналы наблюдения.
Зима в тот год стояла в Прибалтике холодная, со снежными метелями. Чтобы не обморозиться, солдаты сменялись на постах каждые один-два часа. Треть эскадрона сидела в окопах, остальные грелись в землянках, дожидаясь своей очереди сменить товарищей.
Время от времени в непосредственной близости от наших окопов и землянок рвались снаряды. Смерть вырывала из наших рядов то одного, то другого. Глядя на носилки, покрытые окровавленной шинелью, мы невольно с тоской думали: кто следующий, кого ждет такая же участь?
В зимние длинные ночи особенно мучительно стынуть в окопах. Чтобы как-то скоротать время до утра, мы зарывались в гнилую солому и, тесно прижавшись друг к другу, рассказывали всякие были и небылицы, предавались воспоминаниям о далекой мирной жизни.
В каждой землянке имелся свой признанный рассказчик, которого слушали с особой охотой. Был и у нас такой - пожилой солдат Кулешов, прибывший к нам в полк с маршевым эскадроном.
Мне запомнился один из его рассказов, образец солдатского фольклора. Байка эта называлась "От чего пошла война России с германцем".
Обычно Кулешов начинал ее так:
- Вот вы, братцы, спрашиваете, с чего пошла нонешняя заваруха? Ежели совру, поправьте, но, сказывают, накликал войну не бог, не царь, а... Впрочем, давайте уж начну по порядку...
И рассказывал не спеша Кулешов про Ваську-мудреца, сумевшего перехитрить мудреца немецкого, из-за чего кайзер Вильгельм, разгневавшись, объявил войну России.
Однажды, когда Кулешов закончил свой рассказ, Исаев, усмехнувшись, сказал:
- Хороша твоя сказка, только для малых ребятишек она. И придумали ее царские холуи, чтобы голову народу заморочить. А вот я тебе не сказку расскажу, а саму правду-матку.
Он расстегнул шинель, пошарил в нагрудном кармане гимнастерки, извлек оттуда сложенный вчетверо, потертый на сгибах газетный лист и со словами "Слушайте да мотайте себе на ус!" начал читать:
Нам в бой идти приказано:
"За землю сгиньте честно!"
За землю? Чью? Не сказано.
Помещичью, известно.
Нам в бой идти приказано:
"Да здравствует свобода!"
Свобода? Чья? Не сказано.
Но только не народа.
Нам в бой идти приказано:
"Союзных ради наций".
А главного не сказано:
Чьих ради ассигнаций?
Кому война - заплатушки,
Кому - мильон прибытку.
Доколе ж нам, братушки,
Терпеть такую пытку?
- И это в газете пропечатано? - изумился Кулешов. - Да ведь это же крамола - против царя, против министров!
- Эх, ты, дурья голова, - опять усмехнулся Исаев. - Газета газете рознь.
Он поднес газетный лист к глазам Кулешова:
- Читай, если грамотный. Видишь буквы: РСДРП. Понял? И сложил эти стихи наш брат солдат, помудрее твоего Васьки-мудреца.
Признаться, мне, молодому солдату, не очень разбиравшемуся в политике, больше пришлись по душе стихи, прочитанные Исаевым, чем сказка Кулешова. Занозой засели в голове горькие, гневные строки:
Доколе ж нам, братушки,
Терпеть такую пытку?
За власть Советов
Стоял март 1917 года...
Политические новости доходили до нас скупо. Хотя и принято считать, что солдат обо всем узнает раньше своих командиров, но мы даже в марте ничего толком не слыхали о Февральской революции. Только понимали, что офицеры нервничают не зря. Кое-кто из драгун объяснял это тем, что офицеры в долгу перед нами: из нашего фронтового приварка воровалась крупа, деньги за которую офицеры клали себе в карман. Солдаты поумнее, такие, как Исаев, говорили, что дело не в крупе: ведь обкрадывали нас уже не первый год, и до последнего времени это не мешало офицерам смотреть на нас свысока, без зазрения совести. Значит, причина в другом, в чем-то более важном. Но в чем?
Тут как раз подошел срок очередной смены. Драгун отвели из окопов в тыл на отдых, а наше место занял другой полк дивизии. Нас разместили в уединенном поместье, далеко от железной дороги. Глухомань...
Радио тогда не было, газет мы не получали. Единственный источник информации - полевой телефон. Обычно новости сообщали нам штабные телефонисты или дежурные по подразделениям. Но тут, как назло, сколько ни подслушивали солдаты телефонные разговоры, ничего узнать не удалось: офицеры говорили больше по-французски, а если по-русски, то "темнили".
Однажды - это было десятого марта по старому стилю - сидели мы на бревне в расположении полка, курили махру и ломали голову, как бы разжиться "разведданными" о событиях в тылу. Видим, едет наш эскадронный фуражир по направлению к железной дороге.
- На станцию?
- На станцию.
- Обожди минутку!
Мы быстро посовещались, потом я подошел к фуражиру, дал ему три рубля и попросил купить, сколько бы ни стоило, газеты. Фуражир уехал.
Надо сказать, три рубля для солдата были большие деньги, если учесть, что его месячное денежное довольствие составляло пятьдесят копеек. Я же, как полный георгиевский кавалер, получал за свои четыре креста двенадцать рублей в месяц и считался в эскадроне богачом.
Кажется, в этот день мы не ели, не пили в ожидании фуражира. Наконец он приехал.
- Нате вашу газетку. Только на самокрутки она и годится, а спекулянт за нее целковый содрал!
Теперь, пятьдесят с лишним лет спустя, я уже не помню, что это была за газета, выветрилось из памяти ее название, да и не в названии дело. Но хорошо помню, как прочитали мы в ней: "2 марта Николай Второй Романов отрекся от престола в пользу своего брата Михаила". Ниже сообщалось: "Михаил также отрекся от престола на следующий день, третьего марта".
"Что это значит? Как отрекся, почему отрекся? Не по доброй же воле оставил престол?" Все перемешалось в голове. Кто объяснит, где собака зарыта? К кому пойти?
Посовещавшись, я и еще несколько солдат решили обратиться к нашему эскадронному командиру Козлову. Это был неразговорчивый и строгий служака, но солдаты уважали его за справедливость.
Встретил нас Козлов хмуро. На первый же вопрос ответил вопросом:
- Откуда узнали?
Показали ему газету. Эскадронный посмотрел на нас исподлобья, поджал тонкие губы:
- Это все - высокая политика. Я человек военный, в политику не вмешиваюсь. И вам не советую...
С тем мы и ушли.
На следующий день нам удалось раздобыть новую газету. Хоть и туманно было там написано, но поняли мы, что в Питере произошли важные события. Короче говоря, революция! Что это означало, мы тогда еще себе плохо представляли, но пришли к одному выводу: хуже, чем при царе, не будет.