– Да что, вы народ городской, на вас посмотреть любо. Вы, наверное, все повидали, все знаете. Шутка ли, в море бывали, а мы хорошо, что Волгу видим. В селе мало что изменилось с тех пор, как вы ушли. Правда, молодежь, как и раньше, уходит работать в город, да не только в Симбирск. Вот Юртаев, вы его, наверное, знаете, только что приехал из Самары. Тингишов на днях приезжает из Ташкента.
Наряду с этим меня интересовало, как живут старики, которые принимали участие в восстании 1905–1906 годов. Ответ был таков:
– Тяжко живут. Урядник не дает покоя. Да и некоторые наши односельчане все продолжают попрекать их в бунтарстве. Ну и это не очень сладко. Многие уехали добровольно в Сибирь вместе с переселенцами. – Бурмистров перечислил фамилии мужиков, уехавших со всеми своими семьями в Сибирь. Фамилии их мне были известны.
– Что, разве недружно живут шатрашанцы? – спросил я.
– Какой черт там дружно, готовы носы покусать за каждый шаг земли, в особенности при дележке. Да и неудивительно это, Иван Владимирович, – добавил Бурмистров. – Бедность этому виной. Все это от недостатков происходит. Если бы было всего вдоволь, за что же тогда мужикам меж себя ссориться?
– Ну а управляющий в имении князя Голицына живет?
– Конечно живет, какого ему дьявола станет. Правда, управляющий не тот, что раньше был, другой, но также не русский.
Так проговорили мы всю ночь и не заметили, как стала загораться утренняя заря. Наступил новый день.
До Шатрашан оставалось еще километров семь, но село уже было видно как на ладони. Над селом протекала маленькая речка Икна, с другой стороны раскинулась барская усадьба, виднелись крестьянские избы… С полей к селу тянулись крестьянские подводы, мужики свозили для обмолота урожай.
– Ну вот, Иван Владимирович, мы с вами и приехали. Как видите, ничего за пять с лишним лет у нас не изменилось, если не считать того, что подросло много молодежи. Кого-то ты можешь и не узнать, – говорил Бурмистров.
Я кивал в знак согласия, но не слушал его разговора, мои мысли были в это время направлены к маленьким моим сестрам, которые находились в приюте. Как их увидеть и как облегчить их жизнь? Чем ближе подъезжал я к селу, тем тяжелее становилось у меня на сердце. Бурмистров, чувствуя это, умолк, но, когда мы проезжали по селу мимо школы, он толкнул меня в бок и показал в ту сторону, где стояла учительница Е.П. Новикова, у которой я когда-то учился. Заметив нас, она что-то говорила, но мы не слышали. Я соскочил с телеги, подошел и поздоровался с ней. Екатерина Петровна сначала не узнала меня, а затем стала упрекать, почему я никогда ничего не написал в школу. Извинившись, я обещал ей объяснить причины и побежал догонять подводу…
Итак, я прибыл домой. Вечером в тесной избе собралось по случаю моего приезда много народа. Пришли две пожилые тетки, которые то и дело плакали, объясняя мне, что отец и мать перед смертью часто вспоминали меня и много горевали по мне. Брат Ефим и его жена Татьяна упрашивали теток, чтобы они сейчас не вспоминали тяжелых переживаний. Но тетки продолжали плакать и рассказывать все подробности последних дней жизни родителей…
Но вот собрались ребята, заиграла гармонь, и горе как бы слилось с радостью. Первые дни я все время бродил по тем местам, с которыми было связано мое детство. Но это продолжалось недолго, нужно было помогать брату по хозяйству, и я с головой ушел в эту работу.
Рекрутов в 1913 году в нашем селе было человек пятнадцать, но из них пять человек были льготниками, они даже не выезжали в призывную комиссию. Трое были физически нездоровы. Так что нас оставалось всего семь товарищей, которые должны были пойти на царскую службу.
В октябре я предстал перед призывной комиссией, которая определила меня в Балтийский флот, чем я был очень доволен. «Мечта моя о дальнем плавании сбылась», – думал я. Но долго радоваться этому счастью мне не пришлось. Более высокое начальство, рассмотрев мое личное дело, исключило меня из списков пополнения моряков и сделало пометку – направить в пограничную стражу. Но и этим дело не кончилось; еще более высшее начальство, то есть сам воинский начальник, перечеркнул и эту пометку на моем деле, написал – направить в часть подальше от госграницы. Это были первые мои испытания, связанные уже с воинской службой.
Итак, после долгих проверок моей политической благонадежности я был окончательно определен на службу в конницу, в 5-й драгунский Каргопольский полк, который стоял в Казани.