Наутро приятель мой свои ящики раскупорил, разные банки, склянки расставил, какие-то приборы вытащил… прямо лабораторию устроил… А сам все молчит и камни кислотами пробует… Вечером говорит мне:
— Ну, Никита Палыч, здесь только цветочки, ягодки должны быть там дальше спрятаны, — и рукой на восток, вверх по долине указывает.
Ладно, начали мы снова укладываться, а Ахмет, проводник наш, вдруг заартачился: — не пойду, говорит, дальше. Я по-ихнему говорить немного умею. Что, спрашиваю, — прибавки тебе, что ли, хочется? — если прибавки, — черт с тобой — получай, в полтиннике не разойдемся… А он упирается: хоть сто рублей — не пойду туда. «Да почему, чудак ты этакой?» — Там шайтан, — черт по ихнему, — в долине живет, туда ходить нельзя… Перевел я его слова Ивану Гаврилычу, тот смеется, а потом ругаться стал. Бились, бились мы с Ахметом, тот все свое твердит: шайтан там живет и человеку, и зверю туда дорога заказана. Кто туда пойдет, назад не возвращается. Один охотник ихний, за козой гоняясь, в той долине малое время побыл, так еле домой дополз и сейчас ногами владеть не может…
Так и бросили мы его. Отдали ему, что полагается, и в тот же момент точно сдунуло его. Остались мы с Иван Гаврилычем вдвоем. Часть багажа под камнями запрятали, а что понужнее на себя нагрузили и вперед двинулись…
Долинка та дальше все уже и уже делалась, пока с обеих сторон у нас точно стены повырастали… Повыше, видать, зелено все, глаз радуется, а в долине, хоть и ручей там бежит, и солнце светит — ни кустика, ни травинки: земля и камень голые…
Прошли мы таким манером версты три. Дианка рядом бежит, носом воздух ловит, а мы от камней и земли пробы берем. Вижу, Иван Гаврилыч все серьезнее делается.
— Это прямо что-то небывалое, — кричит, — чудо природы какое-то!
Вечером растянули мы палатку у ручья под скалой и никак заснуть не можем. Иван Гаврилыч свои склянки повытаскивал, один прибор вынул — вроде банки с пробкой и стержень внутрь пропущен, а на стерженьке два тоненьких золотых листочка болтаются. Поставил его в сторонку. Гляжу — пяти минут не прошло, листочки, что раньше слипшись были, помаленьку расходиться стали, да так растопырившись и остались. Я хоть не понимаю, а удивляюсь, а Иван Гаврилыч сам не свой сделался:
— Небывало, невероятно, — бормочет, — и все твердит: ионизация…
А дальше прямо чудеса пошли. Чуть спать мы легли, слышим, точно кто шепчется кругом в темноте… Шу, шу, шу — да ши, ши, ши… А потом — тресь, тресь… Ровно кто щепочки ломает… В костре нашем только угольки одни тлеют, совсем темно стало, и видим мы с Иван Гаврилычем, как то там, то здесь по земле искорки перескакивают и синие огоньки посвечивают… В воздухе чем-то особым запахло, вроде как после грозы, только куда сильнее. «Что это, Иван Гаврилыч?» — спрашиваю… — Электризация, — говорит, — воздуха, доказывающая близость радия. А дальше еще хуже: кругом прямо свист пошел, и огоньки по камням еще ярче сделались. Глянули мы наверх и остолбенели: на скале, под которой мы лежали, от земли наискось какая-то белая полоса сияет… Ровным, голубоватым таким колером, а по ней искорки так и прыгают, так и прыгают…
Иван Гаврилыч меня даже за руку схватил. Гляжу я на него, а он сам, точно мертвец, бледный и волосы дыбом… Чувствую, что и у меня волосы подымаются и такую вдруг я в себе силу и бодрость почувствовал, точно у меня добрых двадцать лет с плеч долой… Иван Гаврилыч тоже взбодрился.
— Ну, Никита, — кричит, — теперь вижу я, что прав Ахмет и в долине этой вроде как черт живет… Ведь это радиевая руда — чудовищная залежь, да какой богатейшей радиевой руды!.. Это за ней еще три тысячи лет назад греки с Язоном в Колхиду ездили золотое руно искать. Вот оно, золотое руно! Вот они, драконовы зубы и великаны, стерегущие сокровище… Здесь не граммы, а килограммы, — какое там — тонны радия!.. Мы с ним можем мир покорить. Ведь здесь миллиарды зарыты!..
Вижу, человек совсем в уме повредился… А он кирку схватил, мне другую сует:
— Живо, — кричит, — за работу! Понимаю теперь, почему горцы говорят, что здесь долго пробыть нельзя!..