Что же было мне возразить? Узнать о новом мире и его языке, об его истории и искусстве от такого прекрасного учителя, как дочь нашего хозяина — это было лучшее, о чем я мог мечтать…
Так начались наши уроки, о которых я вспоминаю сейчас с невольной грустью. Не странно ли, однако, вспоминать о том, чего еще не было?
Наши учителя решили приняться с азов, ознакомив нас с произношением и видом букв алфавита. Я был немало удивлен, найдя в новом языке много знакомых элементов.
Прежде всего об азбуке. Число букв, точнее звуков, немного увеличилось. Язык сделался от этого богаче и красочнее. Появились сложные звуки вроде ш, сч, сц, зд, дз, — влияние китайских и славянских наречий, примешавшихся к общеевропейскому языку за последние четыре-два столетия, как объяснил профессор Антей. В письме я узнал много букв латинского шрифта, иногда в несколько видоизмененной транскрипции. Как и следовало ожидать, уже в конце XX века почти во всех странах латинский шрифт сделался господствующим, и дальнейшая эволюция правописания отразилась на нем незначительно. Слова выговаривались почти так же, как и писались: в новом языке, я сказал бы, сочетались краткость английского и звучность итальянского языка.
В несколько дней, при помощи старого профессора Антея, мы усвоили новую азбуку. Что касается названия предметов, то здесь нашим словарем была сама Рея, принесшая вместе со своим братом Фером целый ворох различных предметов домашнего обихода, старинных книг и великолепных цветных рисунков.
Дальнейшее наше обучение пошло очень гладко. Рея показывала или рисовала нам тот или иной предмет, отчетливо выговаривая его название, а мы с профессором, как могли, повторяли его, пока наконец наша прекрасная учительница не кивала нам головой в знак того, что наше произношение правильно.
У меня случайно сохранилась записная книжка с колонками новых слов и их обозначений. Масса корней латинских и английских придают языку Нового Человечества некоторое сходство с языком эсперанто, но в то же время в нем чувствуется сильное влияние Востока. Некоторые слова звучали совсем непривычно для моего европейского уха. Новый язык показался мне удивительно звучным и простым. Профессор Антей часто присутствовал на наших уроках и изредка помогал нам в усвоении кое-каких лингвистических премудростей.
Старые рисунки и фотографии XX века, в немалом количестве имевшиеся в библиотеке нашего хозяина, послужили основой для наших уроков. Вещи домашнего обихода, здания, машины и другие предметы, близкие к эпохе XXX века, мы изучали по великолепным цветным фотографиям.
От времени до времени наша комната (классная, как шуточно назвал ее профессор Фарбенмейстер) погружалась в полумрак, и на стенном серебристо-хрустальном экране овальной формы вспыхивали кинокартины, иллюстрировавшие нам отдельные моменты жизни современного человечества: гигантские общественные работы, действия изумительно сложных, почти одухотворенных машин, народные шествия, отдельные моменты производственных процессов, — и все это в красках, в рельефных образах, в звуках, заставлявших моментами забывать о том, что это лишь картины, а не сама живая, полнокровная жизнь…
Вечером мы собирались то в комнате нашего хозяина, то в круглой небольшой зале рядом со столовой, где на широкой белой стене появлялись рельефные сцены современной жизни, передаваемые, как нам объяснили, при помощи радио.
Новая непонятная жизнь проходила тогда перед моими глазами: отлет каких-то белых, чудовищной величины, воздушных кораблей, народные шествия, аудитории, полные шумной толпой, величественные здания странной архитектуры…
Я слышал свист ветра, рокот волн, говор людей — казалось, стоило перешагнуть через узкую серебристую рамку экрана, чтобы очутиться среди этой оживленной толпы, точно спешащей на какой-то радостный праздник…