Дороги среди высоченных сосен и кедров должны мы были вырубать топорами и убирать громадные стволы, сваленные сильными ветрами и бурями. В ущельях нужно было прокладывать над пропастями мосты, более мелкие бреши и расщелины засыпать валежником и щебнем, скалы — разрывать динамитом. В некоторых местах пушки перетягивали на канатах или переносили. Ломались возки и рвалась упряжь, люди заливались потом, однако никто не роптал и не колебался. Сломанные части заменяли новыми, а солдаты с улыбкой делали колоссальные усилия при виде вождя, воля которого была для них превыше всего. Сам Унгерн находился повсюду, неоднократно принимая активное участие в перемещении возов и орудий. Наиболее трудными были переправы через вязкие болота, в которых кони напрасно дёргали неподвижные возы.
Наконец, после четырёхдневных усилий добрались мы до широкой долины, покрытой сочной травой. Коней и верблюдов пустили на пастбище, солдатам же был дан приказ вернуться назад и, по мере возможности, привести в негодность пройденный недавно тракт, чтобы сделать погоню невозможной. Двое следующих суток посвятили мы отдыху, а также ремонту упряжи и мундиров, чтобы снова со свежими силами двигаться дальше. К сожалению, на следующий день наткнулись мы на непреодолимое препятствие в виде трёхвёрстовых болот. По приказу генерала отправился я исследовать топь. Эта разведка едва не закончилась катастрофой. Мой верховой конь утонул в болоте, мне же только с трудом удалось спастись. Долго советовались мы по поводу способов переправы, пока, наконец, не пришла мне в голову идея строительства моста из фашин, то есть прутьев ивы и валежника, связанных в охапки. Три тысячи человек рубили саблями прибрежные кусты, а несколько сотен казаков тянули из леса толстые стволы деревьев. С большой осторожностью пустили мы первую сотню через временный мост, который оказался настолько стойким, что через него прошла вся дивизия. Арьергард забрал с собой фашины, которые сожгли на берегу. Большевикам не удалось перебраться через болота так счастливо, как нам: часть их пехоты и несколько пулемётов исчезли в предательской глубине топи.
Окрестность, в которую мы теперь въехали, была уже менее гористой и очень плодородной. Мы миновали бурятские улусы, и даже встретили хутор, заселённый забайкальскими казаками. Дойдя до реки Джиды, задержались мы на два дня. Появилась у меня тогда возможность провести чудную звёздную ночь на берегу реки, среди аромата трав и елей, вслушиваясь в шум лагеря, разговаривающего на всех языках Востока. Дежурные офицеры разместили отряды на берегу быстрой и глубокой Джиды, сотни заросших казачьих лиц перемещались в блеске разожжённых костров, а китайские халаты фантастически развевались в светлом блеске луны. Вечерняя суета господствовала у костров, забивали скот, кипятили воду для чая, на офицерской стоянке готовили ужин. По запаху печёного мяса можно было различить место лагерных стоянок: татары пекли жеребёнка, монголы жарили бараний жир, китайцы приправляли кореньями свой варево, россияне варили бульон, буряты снова пекли мясо на золе костра, облизывая окровавленные ладони. Неожиданно вызванный к генералу поручиком В., я не успел поужинать. Когда возвращался, дивизия совершала вечернюю молитву. Россияне возносили молитвы за будущего царя и «владыку России», китайцы пискливо повторяли непонятные выражения с припевом слова «Хо», мусульмане мрачно заводили «Аллах-Акбар, Аллах-Акбар», японцы и монголы мелодично взывали к Будде, глядя на светящуюся луну. Постепенно стихли молитвы, громкий гомон переходил в шелест. Наконец, погасли костры, и воцарилась тишина, изредка прерываемая сигналами патрулирующих отрядов. Перед моими глазами возникла картина недавно минувшей большой войны. Там цивилизованные люди, лёжа в окопах, проклинали судьбу и глумились над Богом, заливая боязнь смерти водкой, здесь же полудикие обитатели Востока после тягот и лишений битвы воздавали почести своим богам и, доверяясь их опеке, спокойно ожидали неведомого завтра.
В то самое время, когда весь лагерь погружался в глубокий сон, когда с ближайших пастбищ долетало заглушённое всхрапывание пасущихся коней, в единственной палатке не спали: у горящего костра сидел полураздетый барон и с напряжённым вниманием изучал карты, намечая план марша на следующий день.
Несмотря на озлобленные версии о кровавом бароне, более близкое общение с этим необычайным человеком вызывало глубокое уважение. Он импонировал силой воли, учтивостью и непоколебимо отвагой, которая поддерживала даже самых последних трусов.