Ночью поднялась суматоха. Всюду искали Сипайлова, чтобы довершить его наказание в силу полученного ранее приказа из лагеря генерала. Однако полковник имел хороших шпионов в лагере барона, потому что, узнав заранее о приговоре, он удрал со своим помощником, забрав всю кассу. Для запутывания следов придумал он этот приказ, вызывающий его в дивизию.
На следующий день я выехал в Ван-хурэ, мчась во весь опор. В поселении ощущалось громадное беспокойство, потому что здесь было известно уже о большевистских войсках, приближающихся широкой лавой. Местный хошунный князь Дайцын-ван, скрытый враг Унгерна и Богдо-гегена, и сочувствующий большевикам, желая, по-видимому, завладеть богатыми складами интендантства, организовал вооружённое нападение на коменданта Ван-хурэ, капитана Т. Нападение не удалось и Дайцын-ван вместе с несколькими своими помощниками перешёл в нирвану.
Общая взволнованность не передавалась, однако, ламам, которые ежегодно отмечая торжество Цам, посетили с процессией часовенки, окружающие хурэ.
Эта процессия имела место при участии толп празднично одетых женщин и мужчин, гарцующих на добрых конях. Из дома одного колониста я имел возможность хорошо присмотреться ко всему.
Во главе процессии шли ужасные маски: льва, тигра и драконов, окружённые скоплением монгольских юношей; эти маски прокладывали себе дорогу плетьми и бамбуковыми палками, и, походя на подворье домов, вымогали дань, состоящую из чая, денег и шёлковых материалов. Далее вслед за масками, представления человеческих страшилищ-гигантов были менее агрессивными, но зато более отпугивающими. Они изображали человеческие грехи. Затем тянулась сдвоенная вереница лам под балдахинами из жёлтой материи. За ними следовали духовные с горящими факелами, в одежде с красными шарфами. Маленькие, учащиеся в хурэ мальчики несли на плечах трубы длиной в несколько десятков метров, в которые дули изо всех сил могучие мужчины, издавая мягкие басы. Середину процессии занимал алтарь колоссальных размеров, блестящий в лучах солнца золотыми украшениями и передвигаемый вручную на низкой повозке несколькими десятками лам. Между роскошными скульптурами возвышалась статуя Будды и символические знаки луны, окружённые множеством драконов и страшилищ. У подножия статуи сидел седой и почтенный геген, душа и мудрость хурэ, одетый в ниспадающую жёлтую шёлковую одежду, обрамлённую золотистой парчой. На голове он имел жёлтую шёлковую шапку, подобную драгунской. Его окружал ароматный дым ладана, который он сам сыпал на тлеющие угли. Ламы наивысших степеней, одетые в шапки, подобные шапке гегена или богато вышитые береты, окружали алтарь. За повозкой следовал оркестр, состоящий из пищалок, флейт и бубнов, издавая шум, во сто крат более ужасный, чем «кошачья музыка», однако доставляющий заметное удовольствие слушателям. Конец процессии составляли сомкнутые ряды всадников, одетых в праздничные народные одежды.
После окончания торжества состоялись конные скачки и состязания борцов, а также стрельба из луков, этого традиционного оружия монголов. Я поражался, глядя, с какой скоростью и точностью вонзались стрелы в глиняные головы китайцев, находящиеся на расстоянии пятидесяти шагов.
В этот же вечер прибыл в хурэ сотник Шилов, посланный бароном для вступления в должность командира одного из отрядов Казагранди. На следующий день есаул Павельцов привёз мне приказ о возвращении в дивизию, и заодно поручение о выезде в Шаби вместе с семьями всех военных из отряда Унгерна. Большевистские войска были уже похоже около уртона Барготай и заняли Фанзу двумя бригадами пехоты. Эти неблагоприятные известия рассеяли собравшуюся у виновника торжества горстку гостей, а меня склонили к срочному выезду в сопровождении казака и проводника.
В дороге я встретил интендантский обоз под командованием поручика Баранова, спасающийся бегством от большевиков в сторону хурэ Цецен-хана.
В лагере, куда я приехал после полуночи, царило большое движение: переправляли большую бригаду на левый берег реки. По причине уничтожения моста в результате недавнего ливня, приходилось на плотах перевозить муку, сахар, амуницию и пушки. Переправа прошла удачно; только утонули около десяти китайцев, унесённых течением реки. Вручая генералу рапорт о прошедшей поездке, напомнил я, что в Урге ожидают помощи, но барон, глядя на меня почти весело, произнёс:
— Знает ли пан предсказание, которое вынуждает меня идти вглубь Забайкалья?
— Нет.
— А в таком случае выслушайте меня: придёт с севера белый человек, а глаза его будут как кусочки льда. Пройдёт по земле, как огонь и смерть. Это будет бог войны, который даст счастье и спокойствие монгольским народам. Чтобы это предсказание исполнилось, я должен идти не в Ургу, а залить кровью Забайкалье — так как оттуда придёт Бог войны, — произнёс барон, и глаза его заблестели фосфорическим блеском.
На следующий день переправили ещё крупный рогатый скот, что заняло массу времени, так как только овец можно было везти паромом, остальная тысяча голов должна была перебираться вплавь. Не получалось всё гладко, многократно обоз поворачивал назад или его сносило водой. Наконец, с небольшими потерями, удалось достигнуть другого берега. Сам Унгерн в окружении штаба преодолел переправу на конях. Внезапно конь одного монгола начал тонуть, потянув за собой наездника. Генерал, будучи превосходным пловцом, поспешил ему на помощь и в полубессознательном состоянии вытащил монгола на берег. После переправы на другой берег реки приступил я тотчас же к изготовлению газовых снарядов и взрывчатых мин, испытания которых дали отличные результаты.
В это время весь лагерь готовился к военному походу, и движение было заметно во всех отрядах.
В это время был обнаружен большевистский заговор, организованный в дивизии индивидуумом, выдающим себя за поляка, доктора Езерского. Это был обычный аферист; после проведения следствия он был расстрелян вместе с сообщниками.
Одновременно прибыло посольство от Далай-ламы из Тибета с богатыми дарами. Тибетцы были высокого роста, с благородными чертами лица, особенно красивыми были их чёрные глаза. Они отличались от монгольских лам густыми, причёсанными чёрными шевелюрами, которые стягивались серебряными пряжками.
Новые гости, с которыми я быстро завязал дружбу, предложили мне совместный выезд в Лхасу и обещали мне должность при дворе Далай-ламы. Так как барон не протестовал, радовался я этому неимоверно, так как имел бы возможность достичь сердца тайн, закрытых от глаз обычных европейцев. К сожалению, в день отъезда тибетцев барон запретил мне покидать лагерь из-за отсутствия другого специалиста.
Я получил от моих новых приятелей только ценные подарки. Наши монголы окружали тибетцев неимоверным поклонением. Сонмы поклонников умоляли их об лекарских консультациях, ворожбе или благословлении. Падали ниц и целовали край их одежд.
Однажды пришло известие, принесённое беглецами из столицы, о взятии Урги. Барон день ото дня становился всё более нервным, постоянно менял начальников штаба. Полковника Львова посадил на двадцать четыре часа на гауптвахту, Томашевского избил ташуром и отослал в полк.
Дольше всех держался на своей должности полковник К.
Начальником штаба у генерала Резухина был полковник Островский.
Любовь солдат к нервозному барону ещё не ослабла, хотя они и побаивались его, как огня.
XXIX. В ЗАБАЙКАЛЬСКОМ КРАЕ
Неожиданно однажды ночью протрубили тревогу. В течение часа выступили кавалерийские полки, артиллерия, стада и, наконец, тыловое охранение. Я со своим газово-подрывным отрядом должен был ожидать специальных приказов. Спустя несколько часов оказалось, что тревога поднята для проверки готовности войск. Двумя днями позже выдвинулись мы действительно в сторону Дзуну-Джасак, где уже наше переднее охранение вело бой с большевиками. Я прибыл туда с третьей батареей, под командой капитана О., и состоящей из двух отличных орудий Арисака и обеспеченной крупповской амуницией.