Заняв указанный бароном пункт, отправились мы выбирать место для наблюдения на одном из окрестных холмов. Пушки «красных» вели сильный прицельный огонь по спешенной коннице, пулемёты секли её градом пуль. Однако капитан О. точными выстрелами вынудил стрелковые цепи большевиков к отступлению и смене позиций орудий. Пользуясь этим, наш первый полк бросился в атаку. Встреченный густым залпом карабинов, не испугался, а, налетев на большевиков, начал сечь их белым оружием (саблей). Под напором казаков пошатнулись колонны большевиков, но тотчас же они получили помощь всей бригады. Угрожающую ситуацию спасла шрапнель первой батареи поручика Балка, спокойствие и хладнокровие которого внесли свой вклад в спасение полка. Однако неожиданный прорыв врагом левого крыла китайского дивизиона и заход к нам в тылы — склонили победу на сторону красных. Битва перешла в кровавую убийственную бойню, окончательным результатом которой стал захват китайцами большевистских пушек. Одновременно битва, происходящая на правом фронте, принимала для нас угрожающий оборот. Разгром китайского дивизиона вызвал панику в рядах унгернцев, побежавших в переполохе под натиском врага. При виде близкого поражения, барон, во главе славной пятой сотни оренбуржцев, бросился в атаку, возрождая силу духа в объятых паникой шеренгах. Ситуация была спасена. Битва под Дзуну-Джасаком закончилась полным поражением большевиков. От пленных узнали мы, что генеральский штаб Пятой армии был так уверен в поимке барона, что заняв войсками все дороги до российской границы, праздновал уже 3 июля 1921 г. в Иркутске торжество победы над Унгерном.
После битвы, сразу же вечером, двинулись мы на запад от Селенги, направляясь к горам, покрытым лесами. Мы шли затяжным маршем вплоть до следующего полудня, задержавшись только на трёхчасовой отдых в полночь. Оказавшись в безлюдной местности, на бездорожьях, и пользуясь близостью окружающих нас болот, спокойно отдыхали мы целые сутки. Раненые были отправлены в Дзаин-шаби, но большевики перехватили их в дороге, сопровождающих вырезали, раненых же вместе с повозками побросали в Селенгу. Печальную эту весть подтвердил возница, единственный спасённый монголами.
Отдых дивизии прервало известие о большевистской погоне. Стало быть двинулись мы вперёд, мчась день и ночь, отдыхая едва по несколько часов в сутки. Взбирались мы длинной змеёй среди гор и лесов, то снова спускались в долины.
Во главе следовала вторая бригада генерала Резухина, в качестве авангарда, далее тянулись табуны коней, стада коров, отары овец, за ними же — дивизионы: монгольский, китайский и японский с сотнями казаков, интендантство и госпитали. Артиллерия и газовый отряд шли впереди полков первой бригады, замыкающей колонну. Арьергардом командовал есаул Забиякин, а на флангах мчались разведывательные отряды монголов.
Вступив в горы, мы передвигались очень медленно. Огромные леса задерживали переходы. Единственными живущими существами, каких мы встречали здесь, были стада быстроногих оленей и важно шагающие медведи.
Дороги среди высоченных сосен и кедров должны мы были вырубать топорами и убирать громадные стволы, сваленные сильными ветрами и бурями. В ущельях нужно было прокладывать над пропастями мосты, более мелкие бреши и расщелины засыпать валежником и щебнем, скалы — разрывать динамитом. В некоторых местах пушки перетягивали на канатах или переносили. Ломались возки и рвалась упряжь, люди заливались потом, однако никто не роптал и не колебался. Сломанные части заменяли новыми, а солдаты с улыбкой делали колоссальные усилия при виде вождя, воля которого была для них превыше всего. Сам Унгерн находился повсюду, неоднократно принимая активное участие в перемещении возов и орудий. Наиболее трудными были переправы через вязкие болота, в которых кони напрасно дёргали неподвижные возы.
Наконец, после четырёхдневных усилий добрались мы до широкой долины, покрытой сочной травой. Коней и верблюдов пустили на пастбище, солдатам же был дан приказ вернуться назад и, по мере возможности, привести в негодность пройденный недавно тракт, чтобы сделать погоню невозможной. Двое следующих суток посвятили мы отдыху, а также ремонту упряжи и мундиров, чтобы снова со свежими силами двигаться дальше. К сожалению, на следующий день наткнулись мы на непреодолимое препятствие в виде трёхвёрстовых болот. По приказу генерала отправился я исследовать топь. Эта разведка едва не закончилась катастрофой. Мой верховой конь утонул в болоте, мне же только с трудом удалось спастись. Долго советовались мы по поводу способов переправы, пока, наконец, не пришла мне в голову идея строительства моста из фашин, то есть прутьев ивы и валежника, связанных в охапки. Три тысячи человек рубили саблями прибрежные кусты, а несколько сотен казаков тянули из леса толстые стволы деревьев. С большой осторожностью пустили мы первую сотню через временный мост, который оказался настолько стойким, что через него прошла вся дивизия. Арьергард забрал с собой фашины, которые сожгли на берегу. Большевикам не удалось перебраться через болота так счастливо, как нам: часть их пехоты и несколько пулемётов исчезли в предательской глубине топи.
Окрестность, в которую мы теперь въехали, была уже менее гористой и очень плодородной. Мы миновали бурятские улусы, и даже встретили хутор, заселённый забайкальскими казаками. Дойдя до реки Джиды, задержались мы на два дня. Появилась у меня тогда возможность провести чудную звёздную ночь на берегу реки, среди аромата трав и елей, вслушиваясь в шум лагеря, разговаривающего на всех языках Востока. Дежурные офицеры разместили отряды на берегу быстрой и глубокой Джиды, сотни заросших казачьих лиц перемещались в блеске разожжённых костров, а китайские халаты фантастически развевались в светлом блеске луны. Вечерняя суета господствовала у костров, забивали скот, кипятили воду для чая, на офицерской стоянке готовили ужин. По запаху печёного мяса можно было различить место лагерных стоянок: татары пекли жеребёнка, монголы жарили бараний жир, китайцы приправляли кореньями свой варево, россияне варили бульон, буряты снова пекли мясо на золе костра, облизывая окровавленные ладони. Неожиданно вызванный к генералу поручиком В., я не успел поужинать. Когда возвращался, дивизия совершала вечернюю молитву. Россияне возносили молитвы за будущего царя и «владыку России», китайцы пискливо повторяли непонятные выражения с припевом слова «Хо», мусульмане мрачно заводили «Аллах-Акбар, Аллах-Акбар», японцы и монголы мелодично взывали к Будде, глядя на светящуюся луну. Постепенно стихли молитвы, громкий гомон переходил в шелест. Наконец, погасли костры, и воцарилась тишина, изредка прерываемая сигналами патрулирующих отрядов. Перед моими глазами возникла картина недавно минувшей большой войны. Там цивилизованные люди, лёжа в окопах, проклинали судьбу и глумились над Богом, заливая боязнь смерти водкой, здесь же полудикие обитатели Востока после тягот и лишений битвы воздавали почести своим богам и, доверяясь их опеке, спокойно ожидали неведомого завтра.
В то самое время, когда весь лагерь погружался в глубокий сон, когда с ближайших пастбищ долетало заглушённое всхрапывание пасущихся коней, в единственной палатке не спали: у горящего костра сидел полураздетый барон и с напряжённым вниманием изучал карты, намечая план марша на следующий день.
Несмотря на озлобленные версии о кровавом бароне, более близкое общение с этим необычайным человеком вызывало глубокое уважение. Он импонировал силой воли, учтивостью и непоколебимо отвагой, которая поддерживала даже самых последних трусов.
Унгерн, сам очень зажиточный, не извлекал для себя пользы из богатства, жертвуя все деньги на борьбу с ненавистными большевиками. Собственные потребности он ставил на самое последнее место, думая, прежде всего, о солдатах и офицерах. Порой мы задавали себе вопрос, когда командующий спит. Барон имел такое железное здоровье, что ему было достаточно несколько часов сна в седле. Ежедневно, утром и вечером, он купался; независимо от поры года ходил в шёлковом белье, а всю верхнюю одежду составлял ему жёлтый ханский тэрлик. Питался он бараньим мясом в полусыром виде, не пил водки, в то же время страстно попыхивал трубкой.