— Вызывай второй батальон! — приказал оказавшемуся рядом телефонисту.
— Слушаюсь, товарищ командир, — отозвался солдат и начал быстро крутить ручку аппарата. — Алле! Алле! «Сосна»! Что молчишь?
— Перебит провод. Давай быстро по линии, — прокричал сержант.
Солдат бросился в дымное облако, затянувшее пространство от НП до переднего края, а сержант, заняв его место в щели, продолжал крутить ручку.
— Скоро вы там? — спросил Горновой, плохо слыша свои слова.
На переднем крае, не переставая, рвались мины и снаряды, звонко били сорокапятки, строчили пулеметы.
— Вас генерал. — Сержант протянул трубку.
— Слушаю, товарищ восьмой, — прокричал Горновой.
— Смяли передний край? — спросил Костылев.
— В нескольких местах, — спокойно ответил Горновой.
— Бей прорвавшихся, а дивизионная артгруппа преградит подход из глубины.
Как только Горновой вернул сержанту трубку, тот метнулся в дым вслед за солдатом.
— Куда ты? — прокричал Горновой.
— Я мигом, товарищ подполковник!
Через несколько минут сержант вернулся. На спине он нес раненого связиста. Сержант опустил его на землю.
Вдвоем перенесли хлопца в ход сообщения. Он потянулся рукой к своему карману, прошептал:
— Спа-си-бо, то-ва-рищ ко-мандир. Вот маме…
Это были последние слова юного бойца.
— Возьми письмо да не забудь отправить, — сказал Горновой сержанту.
Враг снова начал обстрел. Несколько снарядов разорвались перед бруствером наблюдательного пункта. Горновой еле устоял на ногах. Когда вытер засыпанное песком лицо и открыл глаза, увидел лежащего начальника штаба. Не выпуская из рук планшета с картой, майор попытался что-то доложить, но не смог подняться.
— Что с тобой? — наклонившись, спросил Горновой.
— Чепуха, пройдет.
Подбежал ординарец, перевязал майору голову.
После очередного огневого налета противник усилил нажим на передний край, но заградительный огонь нашей артиллерии и выдвинутые на заранее подготовленные рубежи полковой и дивизионный противотанковые резервы остановили врага. Атаки возобновлялись еще несколько раз, но ни одна не имела успеха. Потеряв девять танков и до батальона пехоты, противник с наступлением темноты отошел на исходные рубежи. Глубокой ночью он попытался эвакуировать из нашего расположения подбитые танки.
— Нет уж, дудки! Этому не бывать. Останутся у нас в качестве трофеев, — сказал Горновой, наблюдая, как полыхнул черно-бурым пламенем подбиравшийся к переднему краю тягач.
Немалые потери понес и полк Горнового.
Далеко за полночь Михаил Романович возвратился на НП. В блиндажике за перегородкой сидел сержант-телефонист с двумя трубками, подвешенными на голову с помощью клочков бинта, и, склонившись над коптилкой, читал письмо погибшего товарища: «Дорогая мамочка! Я тебе уже писал, что мы стоим в обороне. Нудное это дело. Наступать веселее. Но думаю, что долго стоять не будем. Погоним немчуру и скоро ее разобьем. И я возвращусь к тебе. Не скучай, а главное, не плачь. Пиши мне почаще, а если я немного задержусь с ответом, то не пугайся. Ведь я на войне, и времени здесь не всегда хватает. Смотри за Павликом, чтобы не убежал на фронт. Все хотят бить фашистов. Даже у нас в полку есть один такой, у разведчиков, все рвется пойти за «языком», да не берут его ребята…»
Читать письмо до конца сержант не стал, посмотрел лишь в самый конец листка, где было выведено большими буквами: «Целую тебя, моя мамочка, крепко-крепко. Я буду громить фашистов за своего отца, сложившего голову, защищая Родину». В самом уголке стояла подпись: «Твой сын Федя».
Сержант тяжело вздохнул и положил письмо в противогазную сумку: «Завтра отправлю».
…Рубеж, достигнутый войсками в ходе зимнего наступления, вскоре стал известен как Орловско-Курская дуга. И получилось так, что дивизия Костылева, добившаяся по сравнению со своими соседями несколько большего успеха в последние дни наступления, оказалась на «дуге», выгнутой в сторону противника. В самой же дивизии выступал вперед больше других частей полк Горнового. Подполковник находился в неослабном напряжении, изучал противника.