Озими, дружно зазеленевшие в первые дни, сгорели на корню. Земля сморщилась, покрылась глубокими, зияющими трещинами. Оголились деревья, пересохли колодцы. Лебеда и та сгорела. Даже лиман почернел, убежал далеко от берегов.
Только в начале сентября пошли первые дожди, да так зачастили, что размыло дороги, с гор камни поползли, лиман, выйдя из берегов, затопил половину опустевшего хутора.
Лето двадцать первого было страшным. Ни пуда хлеба, ни ведра картошки не собрали хуторяне. Надвигалась голодная, холодная зима. И все-таки Оксана не теряла надежды, верила, что вернется Роман, а с ним не страшны никакие испытания. Но время шло, уже потянуло холодным северком, повалили обильные снега, завыли метели, а от Романа — ни весточки.
И вдруг на хутор — сразу, в один день — три извещения. Одно из них — о гибели Романа Горнового.
Прочитав его, Оксана молча повалилась на топчан. Очнулась лишь поздней ночью, услышав над головой сиплый голос. Увидела в углу, под образами, слабый огонек, а рядом — склонившегося над нею свекра. Старик причитал:
— Не убивайся, Ксаша. Что же теперь? Надо как-то вот их, галчат, в жизню выводить.
А рядом старуха голосит, дети плачут.
Спохватилась: «Что же это я, при детях-то», — умолкла, думая о том, что она теперь одна — их опора, а они — ее радость и счастье.
Но как уберечь это счастье, если мучной ларь выметен щеткой, чуть ли не вылизан детскими языками. Растолкли в ступке и те последние горсти кукурузы, что дедушка Алексей принес в карманах.
Дети, обессилев, лежали на печке, а если двигались, то как по льду, боясь упасть. «Пока не поздно бежать надо из этого ада, — думала Оксана. — Не везде же такое».
С этой мыслью и пришла к старикам. Свекровь, тщедушная, несловоохотливая, всплеснув руками, расплакалась, а дед произнес горестно:
— Никого не останется закрыть глаза нам. Петра ждем с германского, Андрей в городе, Анну муж увез в дальние края.
Наутро, бросив в тележку несколько узелков с пожитками и усадив маленькую Любочку, Оксана еще раз взглянула на окна, заколоченные крест-накрест досками, сунула старшим мальчикам в руки слаженные из лошадиной шлеи постромки и сама впряглась. Перед тем как тронуться, увидела старика. Он вел отчаянно сопротивлявшуюся коровенку.
— Бери, дочка, може, дойдет потихоньку. Все одно тут до весны не дотянет, а детям без молока — никуды. Только присматривай: стельная она. — Дед протянул Оксане веревку.
Прижавшись к побледневшему, морщинистому лицу его, Оксана еще горше заплакала.
Когда выбрались с хутора, остановились передохнуть. Оглянулась. Старик, опираясь на палку, неподвижно стоял у ворот ее осиротевшего дома.
Глава 4
С утра в лицо лепил мокрый снег, а к полудню зарядил холодный встречный дождь. Через два-три часа Оксана почувствовала: еще один порыв ветра, и она свалится в липкую грязь, из которой не подняться. Но не сдавалась.
К вечеру добрались до Кочубеево, куда с Романом когда-то на базар ездили.
Отыскав постоялый двор, обрадовалась: хоть немножко отогреются детишки. Завезли во двор тележку, привязали к ней корову. Сторож бросил ей охапку сена за Романову рубашку.
Голодные, усталые, заснули в холодном грязном коридоре.
Сквозь сон Оксана услышала голос: «На, малявка, пожуй маленько. — Приоткрыв глаза, увидела, как седой старик подает Мише в ладошку распаренное в котелке просо. — Дойдет в животе». Сон вновь сморил Оксану, а когда очнулась, обомлела: Мишутки нет.
Она — на улицу. Никого. Только звезды мерцают, крупные и близкие. Обнаружила малыша около коровы: прислонился к ней, чтобы теплее было.
— Ой, что придумал, напугал-то как. Пойдем-ка скорее, родненький, в дом, — роняя слезы, говорила мать. — Ведь и задавить могла ненароком.
Выменяв у сторожа за новую скатерть миску вареной картошки, Оксана накормила детей и снова тронулась в путь. День выдался тихий, и это ободрило женщину. «Как-нибудь доберусь», — прошептала она. Однако пришлось сделать вынужденную остановку: Любочка задыхалась от кашля. Оксана постучала в окно крайнего дома. Калитку открыла маленькая старушонка. Улыбаясь чуть теплившимися глазами, с радостью приняла Оксану.