Изо всех сил тянулся перед оккупантами сын бывшего владельца небольшой аптеки. Однажды ночью он стоял на посту во дворе комендатуры и видел, как охранники то и дело выводили несчастных, изможденных, со связанными руками, и, затолкнув в крытый грузовик, куда-то увозили. Он увидел свое отражение в освещенной слабым лунным светом луже и — напугался. Ему показалось, что сам он висит на веревке, не доставая босыми ногами до земли. Вспомнил тех двоих, которых гитлеровцы на днях повесили, обвинив в пособничестве партизанам. А ведь они не совершили никаких преступлений. Мужик привез в катакомбы для умирающих от жажды детей бочку воды, а девчонка — два кувшина молока. Вот и все преступления. С каких же пор помощь невинным детишкам стала тяжким злодеянием? Ну а за что должен будет висеть на перекладине он, Василий Кудрин, прапорщик деникинской армии, фашистский полицай? За то, что против народа пошел. Из-за чего? Из-за отнятого богатства? Его было с гулькин нос. За родителей мстил? Их никто не трогал, не принуждал бежать. Сами бросили единственное чадо на произвол судьбы. Мстил за погубленную молодость? Не было никакой нужды ее губить. Кто посылал к белякам, к Деникину на Дон? Вот же Сашка Сухомлин, сын полковника царской армии, такой же прапорщик, служил в гвардии, а с первых дней революции перешел на сторону красных и, пожалуйста тебе, теперь большой чин, в газетах мелькают портреты. А ты, Кудрин, кому служишь и каково твое будущее? Лизать сапоги какому-нибудь гитлеровскому ефрейтору? К чему бессмысленная жестокость?
Такие мысли навязчиво лезли ему в голову. Наверное, потому и сделал вид, что не заметил тогда дочку Белецких, одетую старухой. Потому и не дал Штахелю застрелить ее, когда она пырнула его ножом, потому и сам рискнул жизнью — пришлось тогда сделать два выстрела в воздух, чтобы имитировать ее убийство.
Он все чаще думал о том, что в конце концов Родина — одна. Землю, где ты родился и вырос, тот воздух, которым дышишь, то солнце и звезды, которые тебе светили с колыбели, — не заменит ничто. Не может быть чувства глубже и горячее, чем чувство к ней — единственно священной. Важно не забыть, что ты русский, ты сын Руси. А стало быть, иди к ней, стань на колени и проси у нее, как у матери, прощения. А если не простит, то и кару принять все же легче от нее. «Иди в катакомбы!» — сказал он себе и уже от этого, пока не исполненного решения, почувствовал облегчение на душе.
Сырая мартовская ночь опустилась на землю совсем незаметно и на этот раз казалась Кудрину особенно таинственной. И хотя он был уверен, что дорогу на Куяльник знает хорошо, ему было боязно: а вдруг пройдет мимо того перекрестка, который отделяет его сегодняшнюю жизнь от тревожного, совсем неизвестного завтра? Он шел к партизанам, а возможно, и к своей смерти. Пробиваясь сквозь густой туман, он забыл обо всем на свете и с облегчением вздохнул лишь после того, как несколько пар сильных рук схватили его и крепко прижали к земле.
…В глубоком, тусклом подземелье двое сидели друг перед другом за выложенным из ракушечника столом. Наконец тот, который мял в руках полицейскую фуражку, чуть слышно сказал:
— Знал, что не поверите, мне понятны ваши сомнения. Поручите что-нибудь самое трудное, постараюсь выполнить.
— Попробуем, — ответил Дроздецкий. Он не решался сказать Кудрину, что недавно схвачен фашистами Евгений Белецкий, и если бы Кудрин помог его освободить… — Посоветуюсь, и дадим поручение. Но учтите, мы вас и под землей найдем, если обманете.
Принимая решение, командир отряда шел на риск. Вместе с тем он учитывал, что Кудрин дважды спас Люсю от неминуемой гибели. Да и не видел Дроздецкий другого выхода.
Ночью Кудрин ушел из катакомб, пообещав выполнить задание в ближайшие десять дней. Но прошло три недели, а он не возвращался. Хотя каких-то секретов о подполье Кудрин и не получил, но Петр Порфирьевич в последние дни все больше думал о том, что вот-вот фашисты совершат налет и отряд вступит в неравный бой. Конечно же его совесть мучительно страдала и потому, что он не помог Белецкому, так много сделавшему для партийного подполья и партизанского движения. «Конечно, погиб он, но Людмиле об этом ни слова. Она вообще пока ничего не должна знать о появлении Кудрина в отряде. Неужели обвел вокруг пальца, как мальчишку?» — ругал себя Дроздецкий. На всякий случай усилил наружную охрану, чаще, чем обычно, проверял, как несут ее партизаны. И вдруг в одну из ночей, миновав передовой наружный пост, Петр Порфирьевич услышал тихий говорок. Приближались двое. «Они», — мелькнуло в сознании. Через несколько мгновений его крепко обнял Белецкий, прошептав в самое ухо: