- Сравнительно недавно вы были тесно связаны с комсомольскими руководителями области. С секретарем Сталинградского обкома комсомола товарищем Левкиным знакомы?
- Знаком, - ответил я, мысленно стараясь угадать, куда клонит Константин Кирикович.
- Очень хорошо. Поезжайте к нему, поговорите с ним, объясните, в каком мы положении находимся. Пусть обком обратится к молодежи области с призывом добровольно вступать в ряды армии. Уверен, призыв будет услышан.
Заметив, что я собираюсь что-то уточнить, Абрамов жестом остановил меня и пошел к столу.
- С секретарем обкома партии товарищем Чуяновым мы договоримся, сказал он. - Думаю, что он нас тоже поддержит. Пусть это вас не тревожит.
Левкин принял меня приветливо, даже радостно, но слушал то, что я ему толковал, казалось, невнимательно, вроде бы думал о чем-то совершенно другом. В душе шевельнулась обида: речь идет о деле, связанном с судьбой Сталинграда, а он... Разве может быть что-нибудь важнее?
- Вечером состоится заседание бюро обкома, - сказал Левкин, когда я замолчал. - Все предупреждены, обо всем уже знают, обком партии одобряет ваше предложение.
Теперь только я понял, что секретарь обкома комсомола уже знал о цели моего прихода, что член Военного совета К. К. Абрамов успел поговорить с обкомом ВКП(б) и заручился его поддержкой.
Заседание бюро, обкома комсомола проходило без особых дискуссий. И хотя для обсуждения было намечено несколько вопросов, мое сообщение слушалось первым. Единогласно приняли решение обратиться к комсомольцам и молодежи области с призывом добровольно вступать в ряды Красной Армии, помочь наголову разгромить окруженные фашистские войска, заставить их капитулировать.
Прощаясь со мной, Левкин с грустной улыбкой спросил:
- Ты, надеюсь, доволен? А мне еще придется выдержать бой: многие члены обкома давно просятся на фронт, и теперь у них большой козырь в руках.
Искренне посочувствовав ему, я от души поблагодарил секретаря за активное участие в решении вопроса и сразу же поехал на доклад к члену Военного совета. Тот принял меня без промедления и сразу же поинтересовался, как прошло заседание обкома комсомола. Узнав, что наше предложение одобрено, он сдержанно высказал свое удовлетворение и, словно забыв обо мне, обратился к находившимся, у него офицерам:
- Жаль только, что никак не удается избежать кровопролитной схватки. Сколько людей еще может погибнуть! Паулюс снова отверг наш ультиматум...
Член Военного совета имел в виду ультиматум с требованием о капитуляции, подписанный представителем Ставки Н. Н. Вороновым и командующим фронтом К. К. Рокоссовским.
Текст ультиматума был размножен, и отпечатанные листовки с самолетов разбросаны на территории, занятой противником. Кроме того, к Паулюсу были направлены парламентеры. Естественно, зная повадки фашистов, я сразу же подумал о судьбе наших товарищей. Дело в том, что и раньше Паулюсу не раз предъявлялись ультиматумы с требованием прекратить сопротивление и капитулировать, не раз и расположение фашистских войск направлялись и парламентеры. Но к Паулюсу их просто-напросто не допускали, а ультиматумы оставались без ответа.
- Паулюс отдал приказ не принимать парламентеров и в случае их появления открывать по ним огонь без предупреждения. Вот каков ответ на наши предложения! - сказал К. К. Абрамов. - И все-таки мы будем принимать все меры к тому, чтобы избежать кровопролития. Политорганам надо более активно использовать все средства, и особенно звукоусилительные установки, для пропагандистской работы среди немецких солдат. Надо настойчиво разъяснять, в каком безвыходном положении они находятся, призывать их сдаваться в плен. Повернувшись ко мне, он сказал: - Военный совет принял решение выделить для этой цели двадцать установок. Ответственность за организацию передач возлагается на вас...
Собственно, дело это было для меня не новым, занимался им и раньше, но масштабы работы явно возрастали. И как я понял, Военный совет придавал ей все большее значение. За дело следовало браться без промедления и, как говорится, засучив рукава.
Возвращаясь от члена Военного совета, заглянул в разведотдел армии. Начальник разведки армии, давнишний мой добрый знакомый, внимательно выслушал о том, какая у меня миссия, и сказал, что готов ответить на любые вопросы, дать сведения, необходимые мне в работе.
- Какая там в целом обстановка? - спросил я, зная, что сведения об обстановке в войсках противника в разведотделе самые свежие и наиболее достоверные. Здесь нередко можно было узнать и о том, что пишут фашистские солдаты в письмах домой, какие настроения высказывают, как ведут себя офицеры, как относятся к предложениям советского командования о капитуляции.
- Самое главное, - ответил он, - все больше немцев начинают понимать, что им пришел конец и выход один - капитулировать. По трупам ходят - как тут не поймешь. Раненые лежат без медицинской помощи. Голод. Листовки наши читают и, естественно, задумываются, что лучше - плен или смерть. Несколько генералов Паулюс отстранил от командования только за то, что те не верили в возможность разорвать наше кольцо окружения. Да он и сам не верит. Но дисциплина! Есть приказ, который гласит примерно так: "Каждый, кто пожелает капитулировать, будет расстрелян! Каждый, кто выбросит белый флаг, будет расстрелян! Каждый, кто поднимет сброшенный с самолета хлеб или колбасу и не сдаст их, будет расстрелян!" Раненым и больным почти не выдают хлеба - все только тем, кто держит оружие. Ну как, интересно?
- Скорее ужасно. Ну что же, во всем они виноваты сами.
В блиндаже, куда я возвратился из штаба, находился Вальтер Ульбрихт. Он приветливо улыбался, но лицо у него было бледное, усталое.
- Вы и сегодня, наверное, забыли отдохнуть? - спросил я, снимая шинель. - Могу вас обрадовать: для пропагандистской работы среди немецких солдат Военный совет выделил еще двадцать звукоусилительных установок.
Ульбрихт положил мне руки на плечи и, заглядывая в глаза, строго сказал:
- Когда-нибудь и они, - он кивнул в сторону, где находились окруженные войска Паулюса, - поймут, сколько подлинного, настоящего гуманизма в ответ на варварство проявлено русскими, поймут и оценят. Чтобы это произошло быстрее, будем работать...
Мы с Ульбрихтом, кстати, уже несколько дней жили в одном блиндаже. Я имел возможность наблюдать этого общительного, остроумного, разносторонне образованного человека и в работе, и в короткие минуты отдыха, в беседах с офицерами штаба и политотдела армии. Нетрудно было заметить, что все, кто хоть раз беседовал о Ульбрихтом или просто слушал его выступление, уносили в сердце огромное уважение к этому человеку, были покорены и его глубокими знаниями в самых различных областях, и силой логики, и умением говорить увлекательно, убедительно, просто. Он очаровывал собеседника, слушателя искренностью суждений, доверительностью, откровенностью. К тому же все мы знали, что Ульбрихт - бывший рабочий - прошел и большой путь профессионального революционера, много лет участвовал в подпольной работе, занимал руководящие должности в Компартии Германии. И каждое слово этого человека, неутомимого борца за дело рабочего класса и крестьянства, коммуниста-антифашиста было наполнено правдой, основанной на жизненных наблюдениях, фактах, многие из которых нам не были известны.
Ульбрихт вместе со своими товарищами - немецкими коммунистами Вилли Бределем, Эрихом Вайнертом и сыном Вильгельма Пика Артуром писали листовки-воззвания, готовили звукопередачи, обращения к немецким солдатам и офицерам. А вечером или ночью мы вместе организовывали передачи. Ульбрихт, Бредель, Вайнерт начинали их со знакомства с теми, для кого предназначалась передача, рассказывали о себе, откуда родом, чем занимались ранее, как оказались в Советском Союзе, и только затем обрисовывали обстановку, в которой оказались окруженные фашистские войска, призывали прекратить сопротивление и сдаться в плен, чтобы потом вернуться на родину, в свой дом. Такие "беседы" были наиболее доходчивыми, задевали немецких солдат за живое, заставляли их задуматься о своей судьбе.