Руки покрывает тонкий слой липкого пота, который собирается на сгибах локтей и на шее. Втягиваю прохладный, переработанный воздух. Мне почти удается убедить себя, что я просто в тренажерном зале и что, когда закончу, я выйду на улицу, и там будет мама, она ждет меня в машине, и нам можно будет ехать домой. При мысли об этом я останавливаюсь и чуть не падаю на колени. Я глубоко дышу — не из-за бега, а из-за того, что иначе разрыдаюсь.
Они так близко.
И далеко, так далеко.
Снова начинаю бежать. Нельзя позволять себе думать. Можно только бежать.
Ноги поднимаются и опускаются, я все удлиняю и удлиняю шаги, помогаю себе руками, чтобы все тело участвовало в процессе. Мышцы растягиваются и горят, но я упиваюсь болью. Хотя доктор, наверное, сделал что-то, чтобы мышцы у меня не атрофировались, все-таки я долго их не разминала: такое ощущение, что они не так хорошо смазаны, как до заморозки.
За поворотом мне попадается какой-то человек — он стоит на коленях на земле, склонившись к каким-то растениям. Я притормаживаю, и он поднимает взгляд.
— Здрассь, — произносит он.
— Эээ…
Его глаза оглядывают меня, впиваясь в бледную кожу, рыжие волосы, зеленые глаза, и он тут же настораживается. Лицо его выдает — глаза подозрительно прищуриваются, губы сжимаются. Пальцы крепче обхватывают ручку совка — словно это не садовый инструмент, а оружие.
Кивнув, я продолжаю бежать. Оглядываюсь — он все еще смотрит и все еще стискивает совок.
Беги. Беги быстрее.
Когда я достигну пика — когда все тело будет сосредоточено только на беге — мой разум умолкнет, и я смогу забыть все, что сказал доктор, все, что потеряла, все, что мне никогда не вернуть.
Вот он — пик. Вот поэтому я бегаю. Ради этого чувства, чувства, что я вся — движение. Я пыталась объяснить Джейсону. Однажды он даже пошел со мной на пробежку. Он так и не понял, но зато понял, как я это люблю — и мне этого было достаточно. Пробежав с четверть мили, мы пешком дошли до его дома. Мы не разговаривали, только держались за руки, и хотя я даже не вспотела после этой смехотворно маленькой разминки, сердце в груди билось как бешеное, когда я смотрела на него…
Не думай об этом.
Не думай вообще.
Беги.
Толстая коса хлещет по шее. По лицу стекает струйка пота — и об этом моя единственная мысль. Когда поля сменяются гравием, а потом тротуаром, я останавливаюсь. Это тот самый город из окна — хоть и намного меньше, чем все города, которые я видела на Земле. Однажды мама выступала с речью на факультете биоинженерии Университета штата Северная Каролина, и нам провели экскурсию по университетскому городку. Этот город размером примерно со старую часть кампуса, только вместо общежитий и корпусов здесь — железные трейлеры, поставленные друг на друга. Вверх по металлической стене за городом тянется тонкая пластмассовая труба. Я с любопытством разглядываю ее, тяжело дыша после бега, и вдруг ахаю, заметив, как по трубе поднимается силуэт. Через секунду следом поднимается еще один. Это люди — люди! — взлетают по трубе на другой уровень, прямо как капсулы с деньгами по пневматической почте в банках. Как круто! Наверно, кажется, что летишь! В сто раз лучше, чем лифт! Я так долго стояла с открытым ртом и пялилась на эту трубу, что заметила, как близко оказалась к другим людям, только услышав перешептывания.
Опускаю взгляд с трубы-лифта на людей, которые начали вокруг меня собираться. Их около десятка. Бросаю взгляд на трейлеры. На улицах импровизированного города — еще как минимум пара сотен людей. Мда, численное превосходство на их стороне.
Они все ненамного старше меня — должно быть, это поколение двадцатилетних. У них темная кожа, темные глаза, темные волосы. И все пялятся. Я поднимаю руку к мокрым от пота рыжим волосам, ярко горящим в лучах фальшивого солнца. Смотрю на нее: бледная кожа кажется ослепительно белой. Я совсем на них не похожа. Я ниже, моложе, светлее, ярче. Я из другого мира.
Даже на расстоянии я вижу, что первая их реакция — та же настороженность. Но их много, а я одна. Мне хочется заговорить, но никто мне даже не улыбается: они просто смотрят в жутком молчании.
Сердце сковывает отчаянный, первобытный ужас.
— Привет, — начинаю я, ругая себя за дрожь в голосе.
— Что ты? — спрашивает один из них. Не «кто». «Что».
— Я… я — Эми. Я теперь тут живу. В смысле, не тут, а в Больнице, — указываю на белое здание позади, хотя поворачиваться к ним спиной очень неуютно.
— Что с тобой случилось? — спрашивает он. Некоторые из толпы кивают, поощряя вопрос, который возник и у них.
Кожа под холодным потом покрывается мурашками. Я гляжу на них. Они — на меня. Никогда еще я не чувствовала себя настолько другой, настолько странной, настолько одинокой, как сейчас. Кусаю губу. Все эти люди так непохожи на Старшего. Он, может, и пялился на мою кожу и волосы, но не с ужасом. Он не смотрел на меня так, будто я недочеловек.
— Что это тут творится? — звучит вдруг хрипловатый женский голос. Из полей в сторону города идет пожилая женщина. Она обводит взглядом толпу, задерживается на мне. Она старше их всех, даже доктора в больнице, но есть в ней что-то такое, чего им всем не хватает.
На руке у нее покачивается корзина. Она доверху наполнена брокколи размером с дыню.
В нескольких футах от меня старушка останавливается. Окидывает меня быстрым взглядом с ног до головы, а потом поворачивается к тому, кто со мной заговорил.
— Ладно, — говорит она мягко, чуть растягивая слова. — Нечего тут смотреть. Идите, возвращайтесь к работе.
И они слушаются.
Не возражают. Не спорят. Просто подчиняются ее словам и уходят. Они даже не переговариваются по дороге. Просто поворачиваются и бредут прочь.
— Так, — старушка поворачивается ко мне. — Ты в Больнице живешь, верно?
Я киваю.
— Да, то есть… я… — Я запинаюсь и умолкаю. Мир сошел с ума. Сначала на меня хотел напасть человек с садовым совком. А теперь маленькая пожилая женщина в одиночку разогнала толпу людей, которые, судя по виду, готовы были взять вилы и напасть на меня, как толпа средневековых крестьян на ведьму.
Она поднимает руку, останавливая меня.
— Я — Стила, — говорит она. — Не знаю, кто ты и откуда взялась. Но сдается мне, что это все проделки Старейшины. Если у нас начинает твориться что-нибудь странное, это значит, что кашу заварили на уровне хранителей.
Ей… ей что, тоже не нравится Старейшина?
— Я в это дело вмешиваться не хочу. Довольно я натерпелась от Старейшины, когда в Палате жила. Тридцать лет отпахала главным агрономом. — И все же в голосе Стилы звучит нотка гордости. Она замолкает, изучающе глядя на меня. — Ты не выглядишь дурочкой.
— Я… простите?
— Ты странная, — говорит она прямо, и я вздрагиваю. — В Больнице-то с тобой все будет в порядке. В Палате к странным привыкли. Но тут будь поосторожнее. Всего чаще фермеры не знают, как на такое реагировать.
— Но вы… вы просто приказали им уйти, и они ушли.
Стила перевешивает корзину с брокколи с одной руки на другую.
— Так это потому, — говорит она, — что я такая же, как они. А ты — нет.
— И что?
Стила смотрит в спины людям, которые окружали меня, а теперь исчезают на улицах города.
— Ты пойми. Фермеры — люди очень простые. Если будешь создавать им сложности, они просто от тебя избавятся, и проблемы не будет. Почему еще, как ты думаешь, они каждого, у кого есть хоть проблеск фантазии, выгоняют и запирают на другом конце корабля?
Сначала я порываюсь возразить, но потом вспоминаю мужчину с поля. То, как он стискивал совок, выставив его лезвием ко мне.
— Ты лучше иди, откуда пришла, — говорит Стила и, не глядя на меня, направляется в сторону города. Идет она быстро и скоро опережает того человека, который со мной заговорил. Когда она проходит мимо, он оборачивается и встречается со мной взглядом.