61 Эми
Старший бросает меня в Регистратеке, и я остаюсь стоять одна в темноте посреди холла. Мне непонятно, почему он пошел со Старейшиной. Я доверяю Старшему, но вот Старейшине — нет, и мне касалось, Старший со мной согласен.
В глубине, под всеми этими мыслями, постоянно пульсирует страх за родителей, неослабевающее желание найти убийцу и защитить их бьется вместе с ударами сердца. Меня окатывает волной страха. Ноги дрожат, но непонятно — хотят ли они бежать или сейчас подкосятся.
— Эми?
Проглатываю удивленный вскрик.
— Это Орион, — слышу я из тени за моделью Земли.
— Где ты был? — спрашиваю я. — Мне показалось, я тебя видела.
Орион робко улыбается.
— Я разглядывал карту вай-комов, так, от нечего делать, и увидел, что Старейшина поблизости. Мы… мы не очень с ним ладим. Я подумал, что мне лучше затаиться, пока он не уйдет.
— Он тебя тоже ненавидит, да? — спрашиваю я. Орион кивает. — А ты что натворил?
— В основном проблема просто в моем существовании.
— Да, со мной то же самое.
Орион отводит волосы с лица, и у меня перед глазами мелькает белая вспышка: шрам у него на шее, с левой стороны.
— Я хотел тебя спросить, — говорит Орион. — Я видел, как ты бегаешь, и… от чего ты бежишь?
Второй раз мне задают этот вопрос, но, кажется, он имеет в виду не то, что девушка в поле с кроликами.
— Не знаю, — отвечаю я, — но, кажется, я уже устала бежать.
— Да, — Орион бросает взгляд во тьму Регистратеки за спиной. — Я тоже.
— Я лучше пойду, — говорю я, хоть мне и некуда идти. Только знаю, что нельзя больше стоять тут, боясь пошевелиться, съежившись в тени слишком далеких планет.
— Увидимся! — кричит мне вслед Орион.
Я не бегу обратно в Больницу. Я иду. Нельзя позволить себе отключаться, позволить движениям тела заглушить работу мозга. Нужно заставлять себя идти, чтобы мысли могли лететь.
Воздух в больничном саду влажный. Если бы я была на Земле, то подумала бы, что собирается дождь… но я не на Земле, и дождь здесь — это всего лишь распылители над головой.
— Отстань, — раздается вдруг за спиной старческий голос. — Я сама могу по лестнице подняться.
Я с любопытством оборачиваюсь. В этом голосе слышится живой ум — и я вспоминаю. Стила. Та старушка, что разогнала толпу фермеров на первой моей пробежке.
— Хорошо, мама, — вторая женщина не похожа на свою мать. Голос у нее такой же безжизненный, как был у Филомины на осмотре у доктора.
Стила ловит мой взгляд. Глаза у нее мутные, цвета молока, смешанного с грязью. Мгновение она глядит настороженно, а потом морщинистые губы растягиваются в еще более морщинистую улыбку. Зубы у нее кривые и темные, изо рта пахнет луком, но от этой улыбки у меня теплеет на душе. Потому что это искренняя улыбка.
— Мама, — зовет женщина.
— Ой, да заткнись ты, — доносится в ответ. — Сейчас я.
— Хорошо, мама. — Женщина стоит неподвижно, словно заводная игрушка, у которой закончился завод. Грубость матери ее ничуть не расстраивает, и, кажется, она совершенно не торопится и не против просто стоять.
— Рада вас видеть, — говорю я, протягивая руку.
Стила пожимает ее крепче, чем я ожидала.
— Хотела бы я сказать то же самое. Ненавижу это место.
— Мама, — мягко повторяет ее дочь. — Мне нужно отвести тебя в Больницу.
Стила выглядит одновременно беспомощной и решительной.
— Мама, — продолжает женщина назойливо, но по-прежнему мягко. Любезно до предела. И до предела жутко.
— Да иду я! — отвечает Стила тоном сердитого ребенка, но на вид она кажется просто несчастной старушкой, которой уже не доверяют решать за себя.
— Я ее отведу, — предлагаю я, не успев подумать, что я, собственно, такое говорю. — В смысле, я все равно туда шла, мне нетрудно.
Дочь хлопает глазами.
— Если ты возьмешь на себя ответственность, ма…
— Да, да, возьму. Можешь идти. — Стила провожает дочь взглядом. — Тошно глядеть, как твой ребенок становится одним из них. — Открываю рот, чтобы спросить, кто такие эти «они», но Стила меня опережает. — Этих безмозглых тупиц. В двенадцать лет они меня назвали сумасшедшей и все-таки выучили на агронома, — поднимаясь со мной по ступеням, она оглядывается на больничный сад. — Это моих рук дело. Раньше тут одни кусты да сорняки росли. С тех пор и пью эти бело-голубые пилюли. Но я не против. Лучше быть чокнутой да таблетки пить, чем такой пустышкой. Даже думаю иногда, вот бы дочка моя тоже была чокнутой. Может, я бы ее больше любила.
Пустышка. Описание в самую точку.
— Про тебя по вай-кому объявляли, — Стила берет меня под руку. Кривые пальцы держат мой локоть неожиданно цепко. — Что-то не верю я тому, что они там наговорили.
— Кажется, вы умнее почти всех на этом корабле.
Стила усмехается.
— Нет, я не умная. — Мы доходим до двери, и она поднимает глаза. — Совсем не умная. Просто мне страшно. — Она крепче сжимает мой локоть, словно специально впиваясь ногтями в самое чувствительное место. Меня тянет оторвать от себя ее пальцы, но тут я смотрю на нее сверху вниз и понимаю, что я для нее — спасательный круг. Я не собираюсь дать ей утонуть.
— Чего же вы боитесь?
Стила безучастно глядит вперед.
— Я — из последних, — она поднимает глаза и видит по моему лицу, что я ее не понимаю. — Из моего поколения. — Двери открываются, и мы шагаем внутрь, но Стила идет все медленнее и медленнее, пока в конце концов не останавливается в нескольких футах от входа. — Отсюда никто еще живым не выходил.
— Не говорите глупостей, — улыбаюсь я. Я только сегодня утром отсюда вышла.
Стила опускает взгляд на мою руку.
— Я ничего не забываю. Я никого из них не забыла: Санестру, Эверарда, моего Альби… всех привели сюда заботливые, безмозглые дети, и никто обратно не вернулся.
Я беспокойно кусаю губы.
— Я их здесь не видела. — Мне вспоминается женщина, которую недавно сюда положили. Но вот куда ее увели?
Я веду Стилу к стойке регистрации и кашляю, чтобы привлечь внимание грузной дежурной медсестры.
— Что? — спрашивает она, окидывая Стилу холодным, жестким взглядом.
— Ее сюда дочь привела, — отвечаю я.
Медсестра кивает и выходит из-за стойки.
— Я ее отведу на четвертый этаж.
— Но вы же даже не спросили, какие у нее жалобы.
Медсестра закатывает глаза.
— Какие жалобы?
— Никаких, — отвечает Стила.
— Твоя дочь говорила, что ты бредишь?
— Говорила… — произносит Стила с опасливым выражением на лице.
— Ничего страшного. — Я похлопываю ее по руке. — У пожилых людей иногда мысли путаются. Не надо волноваться, — перевожу взгляд на сестру. — Из-за такого в больницу не ложатся. Я отведу ее домой.
— И о чем ты бредишь? — скучающе спрашивает медсестра.
Лицо Стилы темнеет. Она заметно взволнована и испугана.
— Я… я помню… — бормочет она.
— И о чем эти ложные воспоминания? — сестра даже не поднимает глаз от пленки, в которой что-то пишет.
— Звезды, — шепчет Стила. Я крепче сжимаю ее руку. — Когда Старейшина сказал…
Она затихает, не договорив.
— Но…
Я внимательно слежу за Стилой. То, что она пытается сказать, настолько важно для нее, что она даже дрожит. Медсестра зевает.
— Но я помню, что это уже было раньше. Когда я ждала дочку…
— Не было такого, — обрывает ее сестра. — Многим из стариков тоже это чудится. Они просто начинают путать прошлое с настоящим.
— Ты мне будешь говорить, что я помню, а что нет! — ощетинивается Стила.
— Классический случай старческого бреда, — как ни в чем не бывало констатирует медсестра. — Пойдем со мной.
Выйдя из-за стойки, она тянется к руке Стилы. Та крепче хватается за меня, не желая двигаться с места.
— Куда вы хотите ее забрать? — спрашиваю я.
— На четвертый этаж.
Мысли скачут. Нужно сменить Харли — он всю ночь дежурил; нужно серьезнее заняться поиском убийцы. Но руки Стилы так беспомощно дрожат. Я обещала себе, что не дам ей утонуть. У меня есть еще немножко времени, чтобы чуть подольше побыть для нее спасательным кругом. Да к тому же… мне отчаянно хочется узнать, что там, за этими запертыми дверьми.