Было видно, как вдали по железнодорожному полотну от Фастова, скрежеща о рельсы гусеницами, ползли к Устиновке немецкие танки, а к переезду, скрытые от нас посадками, подъехали мотоциклисты. Воевать нам с гитлеровцами нечем: станковый пулемет без лент, у ручных пулеметчиков неполные магазины, у бойцов одна-две обоймы - все, что осталось после боя в Елисаветовке. Видимо, и командование понимало, что самое разумное - сохранить людей. Кто-то из штабных работников выбежал из здания станции и, показав в сторону леса рукой, скомандовал:
- Бегом, марш!
Перебежав через железнодорожное полотно, мы устремились к лесу. Это был небольшой Лес, можно даже сказать, просматриваемый из конца в конец лесок, но все же это было укрытие. Опушку окаймляла канава, вдоль нее рос дубняк вперемежку с кустарником. Вдоль этих кустов и заняли заставы круговую оборону. Штаб отряда расположился в центре.
После вчерашнего боя, ночного марша, всего пережитого лес казался нам надежным убежищем. Немцев не видно, хотя со стороны Устиновки слышались их голоса. Видимо, там двигалась какая-то немецкая часть, с которой мы едва не столкнулись ночью, отходя из Елисаветовки. Потом шум движущейся колонны донесся с противоположной стороны. Мы оказались на скрещении дорог, по которым перемещались фашистские войска.
Время от времени немцы постреливали по лесу. Но, видимо, это были случайные выстрелы, и мы чувствовали себя в относительной безопасности. Нас все больше занимали мысли не о возможности новой стычки с врагом, а о том, как утолить голод. Вот уже шесть дней, как мы не пробовали горячей пищи. Трое последних суток питались вообще бог знает чем. Пограничники лежали или сидели в каком-то полусонном оцепенении.
К вечеру более крепкие физически бойцы и командиры стали говорить, что можно было бы рискнуть сходить в Устиновку, неподалеку от станции, и попытаться достать там продуктов. К этому в конце концов склонилось и командование. Когда совсем стемнело, группа добровольцев, в которую вошли воины всех застав, под командованием майора Врублевского отправилась в село. С помощью местных жителей они достали кое-что из еды. На обратном пути наши "ходоки" столкнулись с немецкими часовыми. Завязалась перестрелка. Закончилась она, однако, благополучно. Не потеряв ни одного человека, группа возвратилась в лес.
Утолив голод, люди повеселели. Стали слышны голоса. Кто-то осторожно предупреждает:
- Тише, ребята...
Над ним смеются.
- Что мы, воры? Мы на своей земле. Пусть фашисты прячутся.
По голосу узнаю секретаря комсомольского бюро комендатуры Сергея Маслова.
- Больно ты смел, Серега, - вступил в разговор кто-то еще. - У них танки, а у нас, кроме винтовок да пулеметов, ничего нет.
Но Маслов и в самом деле раззадорился.
- Не понимаю, долго ли мы еще будем здесь торчать? Хрустнула ветка. Чей-то спокойный голос произнес:
- И понимать нечего. Видите, что творится вокруг. Погубить людей напрасно - ума не надо, а вот сохранить их, выйти из окружения - это совсем иное дело. Мы еще должны отплатить за все гитлеровцам, мы обязаны их разбить.
Это говорил батальонный комиссар Николай Акимович Авдюхин. Он всегда так говорил - негромко, не повышая голоса, просто, убеждая собеседника не интонацией, не авторитетом старшего, а логикой, аргументами. С виду наш комиссар был не очень бравый. Небольшого роста, с легкими залысинами, мягкой, покачивающейся походкой, он скорее походил на гражданского человека, хотя прослужил в армии свыше двадцати лет. Но его любили и уважали. И прежде всего за то, что он всегда знал, когда и что нужно сказать людям, умел вовремя поддержать их, помочь им. Он был непринужден в разговоре, беседе, доступен, и это еще больше укрепляло его авторитет, вызывало к нему доверие.
Закончив разговор с Масловым, Авдюхин направился дальше. Видимо, батальонный комиссар хотел обойти расположение застав, поговорить с людьми, подбодрить их.
Все слабей и слабей рокотали моторы, затихали вокруг звуки. Ночь вступала в свои права. Но командованию отряда не спалось: предстояло решить, как быть дальше, куда выходить из окружения. Мнения единого не сложилось. Одни предлагали идти через Гребенки на Васильков и далее на Киев, другие советовали пробираться через Пинчуки к Обухову и Триполью. Наконец было решено для уточнения обстановки и выбора маршрута движения создать разведывательные группы. Одну из них, куда входил помощник комиссара отряда по комсомольской работе Петр Латышев и несколько пограничников, возглавил майор Врублевский. Старшим другой назначили помощника начальника отделения штаба отряда капитана А. И. Алексо. С ним шло несколько командиров. Разведгруппы обнаружили броды через болото, лежавшее неподалеку от Устиновского леса, и наметили дальнейший маршрут выхода из окружения.
Утром из Устиновки донесся петушиный крик. Замычали коровы, залаяли собаки. Незаметно взошло солнце. Его лучи пробили крону деревьев и светлыми бликами легли на поляны. Высоко в небе послышался звенящий гул самолетов, он все усиливался, и вот уже клинья вражеских бомбардировщиков повисли над нами. Ожили, залязгали, зарычали дороги. Затрещало, загудело все вокруг: вражеские колонны шли нескончаемым потоком.
Звенели мухи в лесу, какие-то букашки оживленно ползали по траве. Не ведая ни о чем, старательно трудились муравьи. День казался неимоверно длинным. Наконец солнце нехотя спрятало свой красный диск за горизонт. Поля окутал вечерний мрак.
Наутро опять ожили дороги, забитые танками, артиллерией и мотопехотой противника. Но вот между колоннами образовался небольшой разрыв, и мы услышали непривычный для уха скрип: к лесу подъезжала телега. Правил лошадью невысокий мужчина, одетый в темную рубаху. Рядом с ним на повозке сидел паренек лет четырнадцати. Повозка свернула с дороги на поле. Мужчина снял косу, осмотрелся, потом взвалил на плечи мешок и опустил его на землю К опушке подбежал паренек и кивнул головой в сторону мешка. Вскоре мешок с продуктами оказался у нас. Мы поняли, что на этих людей можно положиться. Кто-то из штабных работников переговорил с крестьянином и попросил забрать раненых, когда мы уйдем.
Устиновский лес мы оставили на третий или четвертый день. Под покровом темноты колонна в двести пятьдесят пограничников начала движение в тылу врага. Шли в кромешной темноте на восток, придерживаясь ориентиров, переданных разведчиками. Часа через три-четыре где-то между Гребенками и Пинчуками путь нам преградило болото. У берега ожидал младший лейтенант Илья Васильченко. Начальник отряда майор Босый спросил его, есть ли через болото брод.
- Да, - ответил Васильченко, но тут же добавил: - Где именно - не знаю. Капитан Алексо со старшим лейтенантом Кухленко перешли болото, а место перехода не отметили, днем, может, я бы отыскал его, но в такой темноте...
Вскоре после того, как улегся гнев начальника отряда, нам было приказано связать по два снопа пшеницы, чтобы опираться на них при переходе через болото. Пока мы дергали жесткие стебли и вязали их, на горизонте пробилась светлая полоска зари. Тревожное, знобящее чувство испытал тогда каждый из нас. Не столько потому, что никто не знал, как встретит нас противоположный берег, сколько потому, что придется месить эту вонючую жижу. Подготовив снопы, пограничники медлили входить в болото.
Тогда к берегу подошел батальонный комиссар Авдюхин и со свойственным ему юмором заметил:
- А ну, орлы, перемахнем эту лужицу?
Авдюхин первым ступил в зыбкую прибрежную почву, поросшую осокой. За ним двинулись капитан Мирзиашвили и сержант Мендрин. Они прошли всего несколько шагов и увязли в трясине. Потом, опираясь на снопы, с трудом продвинулись еще немного вперед. Все поняли, что придется очень туго. Я плавал хорошо. Отличным пловцом был на заставе и астраханский рыбак пограничник Макаров. Но нашлось два человека на заставе, совсем не умевших держаться на воде. Их затащили в болото с большим трудом. Когда воды прибавилось, пограничники собрали поясные ремни и связали по нескольку снопов вместе. Не умевшие плавать взялись за эти своеобразные плотики, и пограничники поочередно тянули их. Чем дальше заходили мы в болото, тем все меньше становилось твердой земли под ногами. Потом и вовсе ноги перестали касаться грунта. Это были тяжелые минуты. Бойцы напрягали все силы, чтобы одолеть глубоководье. Люди почти ползли, одолевая последние метры в болотной жиже. Выбравшись на берег, они падали, обессилев, и, немного отдохнув, стягивали с себя черные, покрытые липкой грязью гимнастерки, выливали из сапог воду. Белье липло к телу, усиливая озноб. Чтобы согреться, бойцы прижимались друг к другу.