- Да, - заверил полицейский.
- Тогда слушай. Пойдешь сейчас к начальнику и скажешь, что на вашей улице расположилась прибывшая немецкая часть, ее командир остановился у тебя в доме, а его вызывает к себе. Веди начальника полиции в свой дом, да не вздумай шутить.
- Все сделаю так, как вы сказали, - залепетал полицай.
- Ну, тогда пошли.
Полицейский довел нас до своего дома, открыл дверь. В нескольких комнатах было чисто прибрано, но пусто. В кухне на столе стояла начатая бутылка водки и закуска.
- Где семья?
- Я не здешний, не краснокутский.
- Ну ладно, беги за своим начальником.
Полицейский убежал, а мы стали ждать его возвращения. Сдержит свое слово негодяй или поднимет шум? С улицы донесся приглушенный говор, заскрипел снег под ногами. Две тени приблизились к дому. Городнянский крикнул:
- Хальт!
Не успел начальник полиции опомниться, как его уложили на снег и обезоружили.
Так по одному мы собрали к полуночи всю немецкую администрацию города в управлении полиции. По сути, это был дом начальника полиции - какое-то здание, превращенное им в личный особняк и управление полиции одновременно. Добра в доме было много. Обосновывался начальник краснокутской полиции, чувствовалось, надолго. Грабил людей основательно. Тут было и пианино, и мебель красного дерева, и ковры, и посуда. Всего в избытке. Полицейские сидели съежившись, не смея открыть рта, как сидят преступники, пойманные с поличным. Пропитое, обрюзгшее лицо начальника полиции выражало растерянность. Заплывшие жиром глазки его бегали, в них отражался страх, растерянность, досада: как это его взяли, обхитрили, обвели вокруг пальца.
Пока Джамолдинов допрашивал этих мерзавцев, мы занялись немецким гарнизоном на сахарном заводе. От полицейских стало известно, что гарнизон состоит из двенадцати гитлеровцев. Посоветовавшись с Гончаровым, решили на ликвидацию послать старшину Городнянского. Такой выбор оказался не случайным. Старшина был опытным пограничником. Службу свою в погранвойсках начал в 92-м Перемышльском пограничном отряде. В первый же день войны вступил в бой, бил фашистов на Сане. Не раз прорывался из вражеского окружения. Был волевым, храбрым командиром, остроумным, смекалистым бойцом. Внешне Городнянский походил на чистокровного арийца, к тому же неплохо знал немецкий язык. Однажды политрук Гончаров рассказал мне, как при выходе из вражеского окружения в начале войны старшина Городнянский надел мундир немецкого ефрейтора, сел на мотоцикл, пристроился к колонне немцев и разведал маршрут для выхода комендатуры.
Не пришлось старшине Городнянскому увидеть день окончательного разгрома фашизма. В апреле 1945 года он был откомандирован в разведроту 24-й стрелковой дивизии и вскоре пал смертью храбрых буквально за несколько дней до конца войны. Было это в Чехословакии. Батальон, которым я к тому времени командовал, совершал марш. У небольшого чехословацкого села мы сделали привал и тут увидели на пригорке наших солдат, устанавливавших четырехгранные столбики со звездами на свежевырытых могилах. Нас невольно потянуло туда. Как обидно погибнуть в самом конце войны! Хотелось отдать последние почести тем, кто пал в одном из завершающих боев при освобождении чехословацкой земли от коричневой гитлеровской чумы. Каково же было мое изумление, когда на одном из памятников я увидел фотографию старшины Городнянского. От волнения никак не мог прочитать под ней надпись. Спросил хоронивших:
- Это старшина Городнянский?
- Да, - ответил сержант из похоронной команды, - это командир взвода нашей разведроты. Наш взвод первым ворвался в это село. Вон там, на высоте, у фашистов был дзот и пулемет, они не давали полку продвигаться по дороге, а горы мешали обойти это место. Командир взвода повел нас в атаку. Мы уничтожили дзот, но гитлеровская пуля оборвала жизнь нашего командира...
Мы дали троекратный прощальный залп старшине первой заставы Городнянскому и павшим вместе с ним его боевым товарищам и пошли дальше на запад.
Вот кто в начале марта 1943 года был послан с отделением сержанта Пугачева на полицейских лошадях на сахарный завод, чтобы уничтожить немецкую комендатуру. Пограничники подъехали к заводу часа в четыре утра. Городнянский прихватил с собой отделение сержанта Пугачева и первого взятого нами полицейского. Расположив людей у проходной, сам с полицейским подошел к двери.
- Ну, полицай, стучи.
На стук ответили по-немецки заспанным голосом:
- Кто там есть?
- Господину коменданту срочный пакет от начальника полиции.
У двери послышались шаги. Потом открылся дверной волчок. Увидев лицо знакомого полицейского и пакет в его руке, немец открыл дверь. Через мгновение часовой неподвижно распластался на полу.
Отделение сержанта Пугачева вместе со старшиной Городнянским проникло на завод, окружило здание, где размещались гитлеровцы, и блокировало его. В окна полетели гранаты. Потом автоматным огнем бойцы прочесали комнаты. На все это ушло несколько минут. С немецким гарнизоном было покончено.
Утром к нам стали подходить граждане города. Узнав-, что вся полиция арестована и начальник полиции в руках у пограничников, которые в Красный Кут как с неба свалились, люди стали рассказывать о том, что творили в городе прислужники фашистов. Особенно гневно они выговаривали главарю полицейских:
- Ну что, гад, запасся добром на всю жизнь? Ты же говорил, что немецкий порядок на советской земле установлен навечно. Что скажешь теперь? Что скажешь, когда тебя будут вешать на осине?
Прослышав, что в городе объявились советские бойцы, из леса пришли к нам несколько партизан. Вот их-то я и попросил отконвоировать немецких прислужников в Харьков, в военную контрразведку. Партизаны передали полицейских по месту назначения.
Два дня мы пробыли в Красном Куте, готовя помещение к приходу штаба полка, разбираясь с отдельными лицами, выполнявшими ту или иную работу у гитлеровцев, искали тайных агентов, беседовали с населением. Людям было возвращено отобранное у них имущество. Непривычным для них казалось, что наконец-то можно снова ходить по улицам не оглядываясь и говорить то, что у тебя на уме, без опаски. Город Красный Кут, стоявший посреди лесного массива в стороне от больших дорог, ожил.
А штаб полка не подходил. Зато справа и слева стала слышна артиллерийская канонада. Тогда этому трудно было дать объяснение. Лишь много лет спустя, перелистывая страницы одного архивного дела, я прочитал донесение командира батальона: "Командиру 92-го погранполка, 3.3.43 г. 20.00. Выйти на рубеж по приказу не могу, противник на некоторых участках перешел в контрнаступление. Командир 3-го батальона Пашков".
Мы были в первом батальоне, но нашелся именно этот документ. Суть же была одна. На фронте что-то произошло. А получилось тогда следующее. Гитлеровское командование, перегруппировав силы, создало юго-западнее Харькова мощный кулак, превосходивший наши наступавшие войска на этом направлении. Немецкие войска перешли в наступление. Если бы не были так растянуты тылы и коммуникации Воронежского фронта и не столь измотаны в непрерывных наступательных боях соединения и части, противник не имел бы здесь значительного успеха. Но в этой обстановке советские войска с большим трудом сдерживали бешеный натиск врага. 6-я армия, в тылу которой мы находились, вынуждена была отойти к Харькову.
Полковник Блюмин получил приказ от начальника войск по охране тыла фронта отвести батальоны полка на новый рубеж. 6 марта прибыл связной из штаба полка и к нам. Заставе предписывалось вернуться в село Черкесско-Лозовую. Прикинув на карте маршрут движения, который составлял добрую сотню километров, мы решили на основную магистраль Богодухов - Харьков не выходить, а идти проселками. Так было короче и безопаснее. Выступили сразу, рассчитывая к рассвету перейти мост через реку у села Ольховатки, так как немцы могли отрезать заставе и приданным ей саперному и учебному взводам пути отхода.
Только мы миновали Ольховатку и подошли к селу Пересечному, как у перекрестка дорог от Богодухова и Полтавы появилась колонна немецких войск. Мы свернули в лес в сторону Дергачей. Так и добрались до Чернесско-Лозовой. Штаб полка уже снимался.