В первый только раз было тяжело, Галя не шла, пришлось уколоть в кефир в полуторном размере и обещать мороженое.
Тогда она двинулась, плохо соображая, врачи были ею довольны, сказали, что прогресс налицо.
Сколько еще было приливов и откатов, рассказов по телефону — ну и дело пришло к тому, что больная заподозрила насчет кефира и вообще перестала есть. То есть она нашла в помойке шприц со следом кефира на игле: умная бестия! Или мать потеряла бдительность.
Начался новый этап борьбы — голодовка. Галя подозревала мать со всей силой воображения заслуженной шизофренички и боялась кусок проглотить, а не то что нормально сесть и поесть. Вот тут и пришлось ее госпитализировать силой. Приехали два санитара.
Галя горько плакала, идя в их объятиях, тихо плакала, понимала, животное, что начнешь биться — посадят опять в буйное.
Видимо, она на всю свою небольшую жизнь сохранила злую память о буйном отделении.
Вот так все и происходило. Мать Гали в кружке преданных, все понимающих подруг, и юная шестнадцатилетняя красотка, худая как скелетик, язва и бич матери.
В больнице ее, разумеется, стали открыто колоть и кормить, но Галя научилась совать палец буквально в пищевод. Вызывала рвоту. Всё разгадали, теперь ее привязывали и кормили через нос в зонд.
Все это докладывали матери, она, бедная, порывалась увезти ребенка домой и через месяц, не обращая внимания на упреждения врачей, заграбастала свое детище с койки невольно плача (врачи на нее профессионально зорко смотрели) и увезла ее домой.
Внимание, это тоже важно: перед их уходом, оформивши все бумажки, завотделением сказала ей быстро (якобы в утешение), что за стенами их больных — «наших больных» — ходит гораздо больше, чем лежит тут. И что надо лечиться всегда всей семьей.
Не только дочкам, но и мамашам, подчеркнула она как бы заботливо.
Так многозначительно она сказала на прощание и быстро пошла, видимо, опасаясь справедливого и язвительного ответа относительно того, кому еще может понадобиться срочное лечение — и этот ответ последовал.
На пороге мать Гали выкрикнула так, что шизофрения болезнь заразная, это известно, в том числе и для врачей заразная, и стукнула кулаком в дверь, и затем ушла со своей дочерью навсегда отсюда, еще быстрее чем врачиха, потому что поняла, что тут все врачи сумасшедшие сами и не могут установить золотую середину, баланс, чтобы лекарствами избавлять чересчур бурных от их активности — но и другими лекарствами оставлять все-таки их личность и кое-какое хотя бы настроение, а не этих выпускать как они Галю выпустили как скотину жвачную.
— Не умеют ни хрена, — говорила она по телефону.
На последнем этапе мать разрешала Гале делать всё.
Девочка лежала, бродила, еды чуралась как испуганный дикий зверь, оказавшийся в неволе, не читала, не слушала музыку и уж тем более как-то перепилила, сломала свою палку для упражнений.
Частный психиатр навещал ее и долго с ней беседовал (не она с ним), оставлял лекарства. Что хочешь мать, то и делай.
Кончилось все так, как оно и должно было кончиться.
Рассказывать тут ничего нельзя, мать Гали держит у себя над столом ее портрет с черным бантом на раме: прекрасная как фея, светловолосая девочка стоит в балетной пачке с высоко поднятым личиком, громадные глаза, на голове маленький венок как у невесты.
Но не дожила. Вот вам вроде бы и произведение матери, детище и дело ее рук, полностью ее творение — ан нет, ушла, вырвалась, как они почти все вырываются и уходят. Но все дело в том, что она ушла не так.
Круги по воде, и всё.
Пара гениев
Жить в свое удовольствие — это именно что жить в свое удовольствие, больше тут прибавить нечего, т. е. попирая права других.
Причем сейчас речь зайдет не об удовольствиях нутра, организма, о низменных потребностях, что называется, об удовлетворении всех инстинктов какие только есть, о жизни животного.
Нет! Как ни странно, мы поведем рассказ о потребностях художественных, о том ристалище, на котором сшибаются рогами два могучих противоречия — с одной стороны, жажда самоутверждения — и, с другой стороны, реальные возможности.
Тут масса возражений: и жажда самоутверждения может быть маломощной, а реальные возможности могут иметься огромные (все помнят одного творца, который создал великое, а перед концом жизненного пути попросил товарища сжечь все созданное, так горько ему было, обидно, да и близкую смерть он предвидел, как оказалось. Но уж это тоже — или так или сяк, сбудется — не сбудется: т. е. напророчив и завещавши, автор свободно мог прожить и еще десятки лет и выйти на свет Божий прижизненным гением, хоть и поздно, тому тоже были примеры).