И она опять занялась своей работой, заполняла историю болезни.
Р. шла в темноте. Ее глазки щурились и впивали золотые огни корабликов, пришвартованных у парапета в целях торговли и вечерних услад. Люди веселились там, за окнами, пили, ели, разговаривали.
А тут шел человек, уже почти не думая ни о чем.
Холодящий ветер обнимал полуслепые глаза, обтекал их, сверкали ночные радуги, дробясь от слез.
Р. накануне всю ночь лежала во тьме, думая, что же теперь делать, ну, будет инвалидность, у пожилого дальнего родственника протекала почти такая же история, он постепенно слеп, пока совсем не перестал различать даже оконные рамы — только пятна света. Но он бодро жил, практически не выключая радио, потому что ночами ему не спалось, а вечерами он беседовал по телефону с теми, кто еще мог терпеливо выслушивать его веселые байки о теперешней жизни, и даже как-то умудрялся ходить в магазин, ему это было интересно, и боролся со своей бессонницей, гуляя по ночам по знакомому маршруту, не все ли равно, ночь или день, под утро плохие люди спят, никто не обидит. Так-то его однажды выследили, опрокинули и ограбили, когда он среди бела дня пробирался в поликлинику на очередной осмотр и выписку бесплатных рецептов, а участковый мент в результате отказался заводить дело, сказавши так: «А вы его узнаете? Ну и вот, что теперь».
Жизнь разворачивается своей грубой, бесстыдной, беспощадной изнанкой, когда дело касается беспомощных людей, это так.
Р. думала накануне ночью, чем же заняться, если нельзя работать (она была дизайнером в издательском отделе небольшой фирмы и теперь должна была как можно дольше скрывать свою профессиональную непригодность, во всем соглашаясь с младшими напористыми коллегами, которые обладали одним удивительным качеством — высокомерием по отношению ко всем так называемым лицам пожилого возраста. Р. уже достаточно хлебнула на этом поле брани. Иногда хотелось воскликнуть, как гоголевскому герою, «оставьте меня, зачем вы меня обижаете?»).
Но и читать ведь нельзя будет, смотреть телевизор, любимый поздний канал «Культура», гулять по дорогим сердцу родным местам, нельзя будет ездить в другие города, на природу, писать свои этюды, ходить в театры, музеи… Разве что в консерваторию? И то только с кем-нибудь, кто согласится привести и проводить до дома… А просить неудобно. И билеты тоже кто-то должен ездить покупать, а пенсия будет маленькая. Оооо.
Одинокая Р. была не особенно общительна после некоторых печальных событий своей жизни, которых она попросту стыдилась, тем более что подруги звонили, приезжали, выспрашивали. Вот уж воистину они слетались как мухи на мед на скрытые от них детали чужого семейного существования. Мухи, мухи, для которых навоз слаще варенья.
Может быть, потому глаза и стали отказывать, что не хотели глядеть на белый свет? Уворачивались, опускали взоры, застилались невыплаканными слезами?
Ночь прошла бесплодно, сна не было.
И следующим вечером, боясь того же, Р. решила пройтись со своими глазками, подышать воздухом и напоить эти глаза ночным ветром, который дул с настойчивостью прямо в лоб, будучи при этом явственно темным.
По дороге пришлось обогнать хозяина, неспешно прогуливающего старую собаку, Р. и ее глазки их оставили позади.
Еще была эта возможность, видеть, хоть и в тумане, понимать, какие краски, какой цвет у мира (темный, почти черный, с каплями дробящихся, дрожащих ярких огней). Коровинские городские пейзажи, бульвары Парижа…
Р. резво обогнал парень на роликах, передвижная, несгибаемая, склоненная набок Пизанская башня. Смотрите, смотрите.
Р. несла свои глазки в глазных впадинах, крепко держа их валиками век и, сзади, еще какими-то приспособлениями. Р. щурилась и тем самым оберегала глазки от ветра и холода; смачивала их слезами. Все радужно переливалось, как бы распадаясь на врубелевские кристаллы. Мои глаза, мое сокровище.
Р. шла и шла по этому праздничному миру, и то ли плакала, а то ли, действительно, глазки себя пока еще защищали.
На другом берегу реки громоздился темный весенний парк, горбатая громада, там когда-то Р. гуляла, и не одна. Да неважно.
Впереди маячил весело иллюминированный мост, затем надо было сворачивать в улицу, все так же бережно неся свои глазки, и лавировать, пересекать проезжую часть, идя к метро.
Но всюду были те же золотые огни, темный ветер, пустота, глазки успокаивались. Душа успокаивалась. Может быть, еще посмотрим.