Кроме этого, он пишет разнообразные письма в редакции газет и журналов, а также бывшим знакомым, и иногда получает ответы, что составляет, вместе с копиями собственных писем, тома переписки.
Экспонат не очень надеется на компьютер, мало ли, поэтому он много времени тратит на переписывание телефонных разговоров на бумагу, и это тоже в виде томов стоит на полках под названием «переговоры».
Иногда он думает, что мог бы поставить так называемые жучки дома у своей бывшей жены и на своей бывшей работе, и записи их переговоров могли бы составить тоже шкафы и шкафы, но это уже его как-то меньше интересует, чужая жизнь, хватило бы времени и на регистрацию своей!
Правда, Экспонат перестал делать паузы, перерывы, он никогда не застывает в раздумьях, не смотрит просто так в окно, а если и смотрит, то мгновенно снимает сам себя и вид за окном и фиксирует такой момент в дневнике.
Даже давнишнее радостное занятие, аппетитнейшее времяпрепровождение, пересчет монет, вынутых из валенок и бутылок — даже это он вынужден фиксировать («за перебиранием монет. Юбилейный профиль Ленина чищу тряпочкой»).
У него теперь другая радость — один взгляд на шкафы и полки, щелк фотоаппаратом, на груди для удобства планка на веревочках с датой съемки и названием момента («за осмотром экспонатов»), и он на этих снимках похож на казнимого партизана всем своим видом.
Иногда Экспонат номер один думает, куда все это дело денется после его смерти, и думает (одновременно и записывает в свой дневник), что надо, пора начинать рекламную кампанию своего музея, что пора водить экскурсии, приглашать ТВ и прессу, устроить пресс-конференцию о таком единственном в мире музее, наконец, зафиксировать его как рекорд Гиннесса, но тут экспонат номер один впадает в гнев и думает (и пишет), что его никто не понимает, даже собственная мать, которой тут посвящен целый стеллаж папок и которая, конечно же, не обрадуется, почитавши свои собственные ежедневные монологи и увидев свою фотографию, где она похожа на престарелого Петра Первого с его выпученными глазами — и жена бывшая не обрадуется, и сынок, и сослуживцы, и они постараются уничтожить записи, и поэтому это надо хранить для далекого будущего, но как?
«Ладно, думает и пишет Экспонат, — буду продолжать, а уж после меня хоть потоп».
И тут он задумывается — и записывает это — что так одинок в этом мире, так одинок, как никто не может быть одинок, даже альпинист на вершине горы не столь одинок, он спустится к людям, его ждут, а ему, экспонату своего собственного музея, некуда спускаться, никто его не ждет, никто.
Но однажды, после посещения дневного места работы, он вдруг застал скандал — начальница орала на подчиненного, что тот все время сидит в интернете за чужой счет!
Экспонат после работы посочувствовал тому пареньку и попутно выспросил у него, что такое интернет.
В своих вечных поездках, в своем одиночестве он прошляпил такой важный момент!
И он понял, что цель его жизни достигнута. Вот куда он поместит свой музей.
Несколько часов изучения предмета, беседы с тем парнишкой, вызов провайдера — и всё!
Теперь он терпеливо, месяц за месяцем, переносит на свой сайт все то, что накоплено.
И после каждого нынешнего разговора он там, в интернете, гордо фиксирует свое одиночество, и безумные надежды вдруг переполняют его, что он не один такой одинокий, что все вокруг такие же одинокие странники, вон сколько все они пишут, и поэтому чужие и далекие его поймут, оценят, найдут в конце концов, и все двери откроются перед ним, и потерянные сердца начнут его изучать: и не там, в необозримом будущем, когда-нибудь, когда его уже не будет, а здесь, сейчас. Вот прямо сейчас кто-то уже это читает…
Кукла
Они проводили его свободное время в постели, все время, когда он не был занят. Ну просто, что называется, дорвались друг до друга. Они смеялись, он приносил бутылку, пили вместе, не обращая внимания на то, что в большой комнате сидят его братья и земляки. У тех были свои дела, а у них свои.
Он заботился о ней. Уж какой она ни была тяжелой, почти на себе он волок ее в туалет, а когда ей надо было хоть раз в жизни помыться, то он тащил ее в ванную и тер ей спинку, а потом они оба бултыхались в горячей воде.
Стирать с нее, правда, он не стирал. До того дело не дошло, над ним бы смеялись.