– Ни хрена не понять,– тут же отчитались они перед назойливой оравой набежавшего интереса.– Стоит какое-то чучело у стены, прикинутое рогожей…
На все домогательства раззадоренных Алефиных прихвостней Демьян из угловухи отозвался всего лишь раз.
– Приходите в полночь,– только и сказал он.
Пришлось отступиться. Не станешь ведь в чужом доме высаживать дверь.
Вот сели гости за столы, вот выпили-закусили вот спорить вяло взялись – каждый свое достоинство выпяливает. Однако же им кто не может забыть того, какая заноза в кичливости их увязла. Потом ничего, распалились, расшумелись, полезли уже через стол чуть ли не вилками тыкать друг в друга. Тут настенные часы и ударили по их расходившейся спеси полуночным боем.
Все разом смолкли, все разом уставились на хозяйку: веди, мол, красавица; показывай, чем таким изрядным намерен удивить всех нас твой новый фаворит? Не насмешит ли он нас до слез?
Повела Алевтина Захарьевна смешливую рать.
Идет передом. Сама делает вид, что не больно-то поспешает ублажить свою душу, хотя в уме она десять раз уже сбегала до Демьяна.
Гости за хозяйкою следом катятся – волной шумят. А дверь в угловуху уже распахнута.
Вкатилась волна. Полукругом перед Демьяном остановилась.
Ну-у! Показывай, дескать, кузнец-молодец, излад свой столь уж взыскательный.
Демьян не больно-то торопился исполнять понукание; дождался, когда смотрельщики перехихикаются да бросят кидаться в его сторону всякими подковырками, только тогда, сорвал с чучела рогожу…
И-и… А-а-ах!
Прямо выстрелом по высокому нагорью прокатилось великое удивление. Некоторые из гостей настроились было тут же улизнуть из угловухи, да не осилить оказалось им внезапно катившей слабости…
Все ахнувшие, все ослабевшие увидали разом, как от стены отделилась сама Алевтина Захарьевна! Она, в мучительном танце, ломала свои тонкие руки, корчила на лице больные улыбки, кругами наплывала на гостей кованным из вороненого железа телом…
Без какой-либо отлички от настоящей Алефы, железная эта барыня не сходилась с хозяйкою лишь только мастью. Сплошная ж ее чернота отливала на гостей этакою жутью, ровно бы от живой Сигарихи взяла и отделилась ее грешная душа и теперь, на чужих глазах, корчится она в страшных муках больной совести…
Все шире расходился круг ее мучительной пляски, все больше теснила черная барыня ошарашенных страхом гостей…
Тишина в угловухе гробовая. Слышны были только лишь мерные удары внутри ее кованного тела, будто бы в нем бился маятник тех самых часов, которые неумолимо отсчитывают последние минуты перед страшным судом…
Никто больше не смел ни охнуть, ни за сердце схватиться. Только все, шаг по шагу, теснили друг дружку, отступали к стенам.
Кто знает, ни принудила ли бы всех их черная барыня полезть на стены, если бы да кому-то не посчастливилось нащупать за собою дверную ручку?
Будучи уже за порогом, счастливец этот вдруг заорал в такой раздор, что Ермолай-дворник, который, после бессонной ночи, малость придремал в своем закуте, с лавки свалился. И почуял тогда Ермолай, что у него даже под коленками вспотело, зато надсадная боль от спины отлегла…
Много чего в ту февральскую ночь было перебито да переломано в Сигарихином доме. Много повысажено дверей, повыхлестано высоких окон. Правда, спасибо очумевшим гостям за то, что они, ненароком, высвободили из-под замка Демьянову невесту, Настену Красикову. Однако ничего не понимающую свободуху ошалевшая толпа тут же закрутила, завертела и прямо раздетой вынесла вон из дому на февральский буран. Хорошо, что Настену какой-то кучер узнал, да в тулуп свой закутал, да в Яровое доставил. А то бы девка вряд ли в Сигарихин-то дом пожелала воротиться.
До крайности задуренные многими в Алефиных хоромах переходами, темными да глухими закутами, гости в ту ночь настолько порастеряли мозги, что и неделю спустя никто из них путем ничего не сумел ответить властям. Зато все в один голос твердили, что будто бы к переполоху в доме добавились еще какие-то завывания да крики, которые явно исходили из каменного Алефиного подполья…
Почему, спросите, власти ввязались в этот случай? Да потому, что пропал Демьян Стеблов. С тех самых Алефиных именин кузнеца никто больше не видел.
Настена от такого горя вроде бы не в себе сделалась. По дворам начала ходить, о женихе у всех справляться. А то и безо всякого спроса шла заглядывать в стайки, в кладовки… даже в колодцы. В ней было столько много горя, что даже собаки и те на нее не рыкали. Эта самая псовая терпеливость и подняла что в Яровой, что в Раздольном нешуточный ропот: дескать, собаки и те страдают за невесту, а отец, чуть ли не главный виновник дочерней беды, сидит сложа руки…
Волей-неволей, а подняться Гавриле Красину пришлось. Пошел он до властей. Ну и что? Покуда у него звенело в кармане, топтали законники Алефин двор, дом Сигарихин сизые молодчики обшаривали, но сколь ни лазили, входу в каменное подземелье так и не нашли. Выспрашивали об нем всех работников, и вместе, и порознь. Те отвечали-указывали: Мартын, как говорится, за овин, Егор за бугор, а что Евмен-егоза – за темные леса… Настена и та ничего определенного насчет подземелья сказать не могла, хотя разговаривала с властями умно, даже рассудительно. Когда же исправник заговорил с нею впрямую о пропавшем кузнеце, она вдруг насторожилась, подумала да и воскликнула себе:
– Чего же это я? Ищу где попадя. Его же только Алефа спрятать могла...
На этом выводе и зачикнуло Настену. Тут она и определилась в том, что ей непременно надо проникнуть в Сигарихин каземат.
За время Демьяновых поисков дом красавицы вдовы почти совсем опустел. Поденщики в нем работать отказались. Особенно после того, как Алевтина Захарьевна упросила Ермолая-дворника разобрать затихшую в угловухе черную барыню. Она хотела кусками посбрасывать Демьянов подарок в глубокий омут. Только Алефина просьба оказалась невыполнимой. Стоило Ермолаю лишь прикоснуться до железной красавицы, как черная вновь ожила и схватилась ловить дворника по всему дому.
После пережитого страха Ермолай неделю поудивлялся над своей увертливостью, а потом и сам взялся всех подряд ловить да орать на всю Сигарихину усадьбу:
– Я – черная барыня! Ха-ха!
С этим диким «ха-ха» Алевтина Захарьевна была вынуждена отправить Ермолая в приют для дураков. А Демьянов подарок так и остался в ее доме. После случая с дворником до черной барыни никто даже и прикоснуться-то не смел. Да и некому было касаться. Сколь ни щедрой сделалась Сигариха, задержался при ней лишь один истопник Кирилл Немец. Да и тот, наверняка, лишь потому остался, что сглуха не мог понять, что же такое в доме творится…
Деревня Яровая располагалась в трех верстах от Сигарихиной усадьбы, однако же это не было гарантией тому, что Настена Красикова, полная отчаяния, не улучит момента да не уйдет туда из-под семейного догляда искать своего Демьяна.