Под тяжестью обвинений она все ниже склоняет голову, пока не устремляет взгляд в пол.
— Я всего лишь хотела поддержать беседу, — шепчет она.
— Это так по-парижски, — усмехается Видок.
Тяжело дыша, она трет виски. У меня создается отчетливое впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.
— О боже, — шепотом произносит она. — Я послала Леблана на смерть.
— Так же как месье Тепака из Сен-Клу, — говорит Видок. — И мать доктора Карпантье.
Есть в нем что-то, отвергающее саму идею снисхождения. Поэтому баронесса, естественным образом, обращает свои призывы ко мне.
— Доктор, — она смотрит на меня, — пожалуйста, поверьте. Я понятия не имела, что маркиз… он ведь был ближайшим другом герцогини, как мне могло прийти в голову, что он решится навредить тому, кто пусть предположительно, но является ее братом. Если бы я знала, месье, я бы отрезала собственный язык.
Да, я не стыжусь признаться. Когда женщина благородного происхождения взывает к вам с мольбами, это приятно щекочет самолюбие, каким бы демократом вы себя ни считали. В то же время я до последнего момента, то есть до момента, когда слышу собственный голос, не знаю, что сейчас скажу.
— Я верю вам, мадам.
Каким бы утешением ни прозвучали для нее мои слова, это впечатление немедленно рассеивается зловещей небрежностью в тоне Видока:
— Не знаю, поддержит ли доктора герцогиня, — произносит он. — Хотя, если пожелаете, я сбегаю и спрошу.
Взгляд баронессы блуждает.
— Герцогиня здесь? — спрашивает она.
— Она провела ночь в этом доме. Ухаживая за братом.
В глазах баронессы расцветает последний цветок осознания.
— За братом, — эхом повторяет она.
Тут заканчиваются ее попытки совладать с собой. Уронив голову на руки, она рыдает в три ручья.
— О, мне конец, — стонет она, уткнувшись в свой штопаный-перештопаный платок. — Что я наделала!
Принимая во внимание состояние баронессы, она, наверное, решила, что фигура, появившаяся в эти секунды на ступенях, спустилась с небес и будет вершить праведный суд. И действительно, для столь раннего часа герцогиня странным образом лучится. Она спала меньше нас всех, однако от нее исходит внутреннее сияние, лицезреть которое вряд ли хоть раз удостоился ее муж.
Со сдержанной грацией она преодолевает оставшиеся ступеньки и негромко спрашивает:
— Баронесса де Прево, если не ошибаюсь?
Баронесса, при том, что более старший возраст обязывает к чинности, пребывает в столь расстроенных чувствах, одежда ее в таком беспорядке, что она едва находит в себе силы заговорить. Наконец, отбросив приличия, она вскакивает и выкрикивает:
— Я знала вас, мадам! Еще ребенком. Я была близкой подругой…
— Принцессы де Ламбайе, я знаю. Я вас прекрасно помню. И у меня самые лучшие воспоминания.
В глазах пожилой дамы вспыхивает искра надежды, но тут же гаснет.
— Боюсь, теперь все изменится, — произносит она.
Герцогиня долго, пристально смотрит на нее. Потом, заключив руки баронессы в свои ладони, подталкивает ту к канапе.
— Не судите себя слишком строго, — говорит она. — Маркиз де Монфор одурачил многих из нас. Я и сама состою в печальном клубе обманутых им женщин, так что мне прощение требуется не меньше, чем вам. — Нагнувшись, она добавляет негромко, но внятно: — Вам не надо опасаться преследований с моей стороны. И со стороны Франции.
Мягко высвободив руки, баронесса утирает слезы.
— Мадам… — она судорожно вздыхает, — я не нахожу слов. Вы дали мне самый чудесный прощальный дар, который только можно вообразить.
— Прощальный? — переспрашиваю я.
— Да. — Она печально качает головой. — Боюсь, возвращение в Париж было ошибкой с моей стороны. Я сделала это ради Леблана, но теперь, когда его… — Последняя слеза, тяжелая и неуклюжая, утирается платком. — Одним словом, в свете всего случившегося, думаю, самым разумным для меня будет, как говорят в таких случаях, уйти, пока не поздно. Пока я еще кому-нибудь не навредила.
— Но куда вы поедете? — спрашивает герцогиня.
Баронесса смеется. Странным, легким смехом, отзвуком далекого прошлого.
— Понятия не имею, — признается она. — Но я нигде не пропаду. А если повезет и если Бог меня не покинет, однажды — кто знает? — я, быть может, прощу себе то, что сделала. Если это вообще в моих силах.
Собравшись с духом, она единым быстрым движением встает. Протягивает руку герцогине.
— Позвольте поблагодарить вас, мадам, за вашу безграничную доброту. Всем сердцем.
В обычных обстоятельствах подобное заявление вызвало бы у герцогини лишь очередной приступ неловкости. Она славится робостью и недоверчивостью. Безмятежность, которая словно облаком окутывает ее сейчас, — первый признак того, что у нее появились собственные представления, в частности, о будущем.