И только когда гостиница остается далеко позади, Видок с довольным урчанием развязывает мешок и достает из него три куска заветревшегося бекона, черствый рогалик и кусок белого сыра.
— Стащил прямо у нее с тарелки, — хмыкает он.
Мы едим на ходу, вытирая рты рукавами, и впервые в жизни я наслаждаюсь той свободой, которую человек приобретает, изменив внешность. Больше не быть самим собой! Лучи утреннего солнца щекочут мне шею. Легко дышит речной бриз, принося ароматы клевера, тысячелистника, дикого овса. В кустах жасмина подают голос первые пчелы.
Видимо, это утреннее поэтическое настроение передается и Видоку, потому что он начинает хрипло напевать. Мелодию Моцарта, ту самую, которую мы слышали в морге.
— Тепак, — задумчиво говорю я. — Забавное имя.
— Куда уж забавнее! А теперь попробуйте-ка произнести его задом наперед. Ну же, Эктор! Кап…
— …ет.
Капет.
Имя давно умершего землевладельца, ставшего родоначальником великой королевской династии. Имя, которое стражники Тампля швыряли в лицо дофину, словно самое унизительное из оскорблений.
— Знаете, — произносит Видок, — это имя меня чудовищно раздражает. Что за вульгарщина! Тепак, — Он отодвигает низко нависшую ветку ольхи. — А все потому, что серьезными делами занимаются любители. Дайте мне профессионала! С профессионалами всегда знаешь, чего ожидать.
После пяти минут ходьбы мы приближаемся к вершине высокого крутого холма. Его венчает похожая на приземистую сторожевую башню пирамида из дубовых бревен. Видок замедляет шаг — чтобы собраться с мыслями, полагаю я, — но тут я замечаю, что он быстро окидывает взглядом округу и, перегнувшись через пирамиду, смотрит на что-то по ту сторону.
Там оказывается долговязый, тощий, облаченный в лохмотья субъект с длиннющими усами и близко посаженными глазками. Он серый от изнеможения.
— А, это ты, Гори! — произносит вместо приветствия Видок. — Рад видеть.
Медленно поднимая тяжелые веки, Гори меряет меня взглядом.
— А это кто такой?
— Мой хороший друг, доктор Карпантье. Очень тихий, иной раз забываешь, что он рядом. Скажи-ка, со вчерашнего дня никто не показывался?
— Ни души.
Я тоже перегибаюсь через пирамиду и смотрю на то, что находится с другой стороны холма, — на два дома. Первый — квадратный, из четырех комнат, с остроконечной, крытой шифером крышей. Очень типичный дом: до идиотизма приветливый, косматый от виноградных лоз, греющий на солнце покрытые штукатуркой бока и манящий теплом неизменно разожженного камина.
Но тут утренний туман словно бы накладывает на этот жизнерадостный образ второй — другого дома, с почерневшими, исполосованными трещинами стенами. Окна его разбиты, пустые проемы заткнуты соломой. А над порогом красуется чучело чайки с восторженно распростертыми, по воле таксидермиста, крыльями. Все вместе сильно смахивает на берлогу контрабандистов.
— Хуже того, — продолжает Гори, — он и сам сидит дома как пришитый. Честно, шеф, ума не приложу, зачем мы тратим на него время. Никогда не пьет. Не глядит на девушек. По-моему, у него нет ни единого порока.
— Я слышал, он любит прогуливаться.
— Ага, дважды в день. В девять сорок утром, в четыре сорок днем.
— Человек привычки?
— По нему можно сверять солнце и звезды.
— Что ж, посмотрим… сколько у нас времени до ближайшей прогулки? Ага, двенадцать минут! Хватит, чтобы подкрепиться!
Из глубин мешка выныривает походная фляжка, которую Видок, сделав большой глоток, передает по кругу. Гори опрокидывает свою порцию в полсекунды; я свою выплевываю, едва распознав вкус.
— Мой собственный рецепт, — сообщает Видок. — Бренди, портер и чуть-чуть абсента. Снимает ржавчину. Но надо быть осторожным: чуть переберешь, и проспишь сто лет, что правда, то правда. Закругляемся. — Он закручивает пробку. — Кажется, это наш друг.
Сперва мы его только слышим: скрип петель, звук открываемой двери. Затем показывается кончик ботинка, нога, переступающая через порог, — это похоже на то, как начинает свое выступление танцор Комической оперы. В следующую секунду мы видим его целиком: месье Тепак из Сен-Клу обозревает планету.
В его облике нет ничего хотя бы отдаленно монаршего, если не считать застывшего на лице выражения бюргерской важности. Он человек плотного сложения, дородный. Волосы цвета спелой пшеницы. Пятки соединены, носки смотрят в стороны.
— Что ж. — Видок прижимает к глазам бинокль. — Возраст, по крайней мере, правильный. Лет тридцать — тридцать два. С мастью тоже вроде не ошиблись. Хотя это нетрудно — найти голубоглазого француза. Но как он вырядился! Взгляните, Эктор.