— Когда?
— Сейчас.
Его рот дергается.
— Мне понадобится моя куртка.
— Конечно, возьмите ее.
— И еще…
— Что?
— Как вы думаете, Агата согласится, пока меня не будет, присмотреть за растениями?
— А мы ее спросим. Думаю, она не откажется.
— Надо будет подвязать луковицы. После цветения.
— Что-нибудь еще?
В течение нескольких секунд он занят тем, что подбрасывает волан. Потом смотрит на нас и знакомо выпячивает нижнюю челюсть.
— А в Люксембург можно будет заехать?
— Во дворец? Думаю, это несложно устроить.
— Нет, извините, я неправильно выразился. Я имел в виду Люксембургский сад.
— О, как раз на днях мы с доктором Карпантье там прогуливались. Правда, Эктор?
— Ну да.
Это первые слова, произнесенные мною с момента, как я вошел в комнату, — и только теперь Шарль по-настоящему меня замечает. Как будто искупая этот пробел, следующие полминуты он проводит, рассматривая меня. Изучая во всех подробностях.
Наконец он нарушает молчание:
— Так вы там были? А каштаны цвели?
— Каштаны…
Как ответить? «Не знаю»? «Кругом был туман»?
— Да, — говорю я. — Каштаны были в самом цвету.
Он еще некоторое время разглядывает мое лицо.
— Доктор, у меня раньше был кролик, вы на него похожи.
— Кролик?
— Он был очень верный друг, но потом кто-то его съел. Кажется, лиса.
Глава 23 СЦЕНА БЕЗЖАЛОСТНОГО ИСТРЕБЛЕНИЯ С УЧАСТИЕМ ФИСТАШЕК
Во второй половине дня мы отбываем в Париж. Не в общей карете, которая доставила нас сюда, а в открытом экипаже, специально нанятом Видоком по такому случаю. Гори в наказание назначается кучером, но единственный протест, который я слышу по дороге домой, исходит от самого экипажа: он скрипит артритными колесами, плюется камнями, швыряется гнилыми грушевыми косточками, а на одном перекрестке — даже черепахой (перевернувшись на спину, та прощально сучит нам вслед лапками).
Рядом со мной, пристроившись в уголке, дремлет Шарль Рапскеллер. В одежде убитого. Тщательно вычищенная круглая шляпа, старомодный жилет, черные штаны и черные шерстяные носки — все это досталось ему прямиком из гардероба Тепака. Самому Шарлю принадлежат лишь сапоги с медными пряжками да сюртук, по счастливому стечению обстоятельств того же желтого цвета, что и брызгающая из-под колес грязь. Но эти вещи безусловно и безошибочно его. Запахнув полы сюртука, он, как только экипаж приходит в движение, засыпает. Единственным признаком того, что внутри желтого панциря находится что-то живое, является его круглое загорелое лицо, торчащее наружу.
— Он, в самом деле, спит? — косится Видок.
— По-моему, да.
— Может быть, вы проверите?
Стараясь действовать предельно осторожно, я приподнимаю Шарлю веко.
— Спит. Да.
— В таком случае постарайтесь объяснить мне, как мы ухитрились угодить в эту чертову переделку?
За все время нашего краткого знакомства я ни разу не видел его в таком мрачном настроении. Двое убитых. Убийца разгуливает на свободе. Исполнители выстраиваются в очередь за инструкциями у окошка исповедальни…
— И не забудьте, — добавляет, словно угадывая мои мысли, Видок, — так называемый король. Понятия не имеющий, что ему надлежит быть королем. Что, скажите на милость, мне делать с ним?
— Не знаю…
— Ах! — Видок склоняет голову в притворном почтении. — У доктора Эктора что-то на уме.
— Ничуть, просто…
— Что?
— Все совпадает.
— В каком смысле — совпадает?
— В том смысле, что если Людовика Семнадцатого действительно спасли — согласно легенде, похитили, — то вполне естественно предположить, что после всего пережитого с ним что-то будет не в порядке.
Я жду, когда Видок меня прервет. Но он, в виде исключения, весь обратился в слух.
— Только подумайте, — продолжаю я, — что перенес мальчик за годы заключения в Тампле. Представьте, как издевались над его телом и душой. Его били, заперли на многие месяцы в камеру. Он страдал от тяжелой и мучительной болезни. Его разлучили с сестрой. Отца у него на глазах потащили на казнь, его самого заставляли оговаривать собственную мать. Он уцелел, но последствием травмы могла стать некоторая… некоторая перестройка…
— Перестройка?
— Так говорится в медицинской литературе. Бидо-Моге обнаружил, что у детей, которых регулярно бьют, налицо все признаки повреждения мозга, даже если мозжечок и кора головного мозга фактически не затронуты. Заторможенность, неспособность сосредоточиться — все эти симптомы, которые мы связываем с идиотизмом, могут быть просто-напросто способом ухода от враждебного окружения.