С вершины холма их заметил монах и выстрелил из мушкета, распугав целую стаю бабуинов, которые поспешно скрылись в скалах. В нижней церкви ударил, сзывая монахов, колокол. У ограды гостей встретил настоятель. В руках у него был желтый зонтик от солнца, а на носу - очки в железной оправе. Рядом с настоятелем, отгоняя от него мух веником из конского волоса, стоял маленького роста дьякон.
Почтительный поклон и благословение. Граф вручает настоятелю рекомендательное письмо от патриарха, и тот, не открывая письма, прячет его в складки сутаны - проявлять любопытство к такого рода бумагам считается неприличным. Официальный прием в тускло освещенной хижине; граф сидит на стуле, поспешно прикрытом ковром. Вокруг, со сложенными на груди руками, расположился монастырский синклит. Настоятель вскрывает рекомендательное письмо, сплевывает и читает его вслух под одобрительное мычание окружающих. В письме ни слова о деле - сплошные приветствия и титулы. Посещение часовни у Бесплодной смоковницы; граф трижды целует косяк ведущей в часовню двери, касается лбом алтарных ступеней и жертвует на часовню мешочек с серебром. Обед в покоях настоятеля: овощное рагу в деревянных мисках, в одной - рагу из жареных бананов, в другой - из бобов; кислое пиво в глиняных кувшинах и коричневых чашках - и это все: несториане постятся часто. Витиеватые пожелания доброй ночи. Графу тем временем разбили в монастырской ограде палатку, вокруг нее на корточках расселась охрана, солдаты разожгли костер, к ним присоединились два-три монаха, и вскоре все вместе, и солдаты, и монахи, запели - и не религиозную, а мирскую заунывную песню. В палатке полумрак - горит только одна маленькая лампа с плавающим фитилем, Граф сидит на ковре на корточках и ждет, когда придет настоятель - а он обязательно должен ночью прийти, граф в этом не сомневается. Вскоре в прорези палатки действительно появляется большой белый тюрбан и косматая борода прелата. Великие люди садятся на корточки друг против друга, по обеим сторонам от лампы. Неподалеку, у костра слышится пение охраны, за частоколом воют гиены, со стороны скал доносится и множество других звуков - на охоту вышли звери. Обмен любезностями:
"Мы в нашем небольшом монастыре наслышаны о громкой славе великого графа... о его удали в бою и в постели... о тысяче врагов, павших от его руки... о львах, пронзенных его копьем... о его бесчисленном потомстве..."
"Вся жизнь до встречи с настоятелем была прожита зря... его знания и святость... его несгибаемая преданность вере... его целомудрие... его аскетизм..."
Незаметно, используя самые тонкие ухищрения, собеседники постепенно переходят к делу. Преследовал ли граф своим визитом какую-то практическую цель, помимо желания доставить всем огромную радость я cвоим присутствием?
Что может быть более важной целью, чем давнее стремление нанести визит настоятелю и побывать в славной часовне Бесплодной смоковницы? Впрочем, одно дело у него действительно есть. Совершенно незначительное дельце, о котором, раз уж он здесь, может, и стоило бы упомянуть - если, разумеется, настоятель не против.
Каждое слово графа подобно драгоценному камню, цена которого исчислению не поддается. Какое же у графа дело?
- Это старая история... еще во времена недоброй памяти его преосвященства Горгия... в монастырь был заточен юноша... сейчас он старик... об этом знают только самые высокопоставленные... если, конечно, он еще жив...
- О граф, вы заговорили о том, чего уши мои не слышат, а глаза не видят. Есть вещи, говорить о которых не пристало.
- Настоятель, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Час этой тайны настал.
- Что может знать простой монах о делах государственной важности? Да, теперь я вспоминаю, до меня и впрямь доходили слухи, будто во времена недоброй памяти его преосвященства Горгия в монастырь заточили какого-то юношу.
- И он еще жив?
- Монахи монастыря святого Марка Евангелиста умеют хранить свои сокровища.
После этого столь важного сообщения хозяин и гость некоторое время сидели молча, затем настоятель встал и в самых высокопарных выражениях пожелал графу спокойной ночи. Оба чувствовали, что сказано и так слишком много. Ведь следовало соблюдать приличия.
Переговоры возобновились на следующее утро после службы и продолжались большую часть дня. Перед тем как разойтись на ночь, графу и настоятелю удалось достичь договоренности об устранении разногласий на материальной основе. На следующее утро вопрос о цене был решен, и Ахон, сын Амурата, законный монарх Азании, верховный вождь племени сакуйю, повелитель племени ванда и гроза морей, был выпущен на свободу.
Событие это произошло без всяких церемоний. После сытного завтрака, состоявшего из вареного козьего мяса, сыра, маслин, копченой баранины, гуся и меда (в тот день как раз был мясоед, ведь несториане постятся редко), граф и настоятель, в сопровождении всего нескольких рабов, вышли из монастыря и, поднявшись на небольшой холм, остановились у входа в маленькую пещеру.
- Мы подождем здесь. Там нехороший запах.
В пещеру вошел слуга с фонарем и молотком, из глубины послышалось несколько приглушенных слов, а затем скала вздрогнула от тяжелых ударов. Через пять минут слуга вернулся, ведя Ахона за надетую ему на ногу цепь. Наследник престола был совершенно наг, на его худые, сутулые плечи спадали сальные белые волосы, а маленькое, сморщенное личико с запавшим, беззубым ртом заросло длинной седой бородой. Он был слеп и передвигался с большим трудом.
Граф открыл было рот, чтобы засвидетельствовать принцу свое почтение и поздравить его с освобождением, но передумал и, повернувшись к настоятелю, сказал:
- Он не сможет ехать верхом.
- Да вряд ли.
Пришлось задержаться еще на день, пока сколачивали носилки, и, наконец, на пятое утро караван двинулся в обратный путь. Ахона, закутанного - от любопытных глаз - с головой, несли на носилках четыре раба. Часть времени он спал, а проснувшись, что-то еле слышно мурлыкал себе под нос; когда же носилки дергались или накренялись, он начинал тихо постанывать от страха. На восьмой день, когда караван под покровом темноты, выбирая боковые улочки и уединенные аллеи, вошел в столицу, граф сдал драгоценный груз патриарху и поспешил во французское посольство доложить мсье Байону об успешном выполнении своей миссии.
Тем временем леди Милдред начинала терять терпение. Никто не желал с ней считаться, пойти ей навстречу. Начать с того, что этот юнец из посольства повел себя самым бессовестным образом. В посольство она безрезультатно звонила дважды в день, утром и после обеда; но однажды, когда она уже совершенно отчаялась, госпожа Юкумян объявила ей, что дозвонилась. Впрочем, разговор абсолютно ничего не дал. Сначала к телефону подошел дворецкий, какой-то бестолковый туземец ("пьет, не иначе", - решила леди Милдред), а затем в трубке послышался приятный, ленивый мужской голос.
- Это говорит леди Милдред Порч. Попросите, пожалуйста, посла.
-Боюсь, что это невозможно. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь?
- А кто вы такой?
- Уильям.
- А, так это вы. Вы-то мне и нужны. Я хотел спросить у вас про багаж Сары Тин.
- Каких сардин?
- Мисс Сара Тин. Ответственный секретарь международного отдела Лиги защиты четвероногих друзей. Она потеряла свой багаж.
- Да?
Последовала длинная пауза. Леди Милдред слышала, как на другом конце провода играл патефон.
- Алло! Алло!.. Вы меня слышите?
- Здешние телефоны вечно разъединяются,-раздался в трубке мягкий, ленивый голос Уильяма, после чего послышался щелчок, и танцевальная музыка смолкла.
- Алло!.. Алло! - Леди Милдред встряхнула трубку, но Уильям пропал.Я убеждена, что он сам положил трубку,-сказала леди Милдред Саре.-Но ведь этого не докажешь.
С деньгами тоже не повезло. Азанийские банкноты, на которые она по приезде обменяла двадцать фунтов, оказались совершенно никудышными. Даже господин Юкумян, который, собственно, и обменял ей эти деньги, ничем помочь не мог, заметив как-то, что это "вопрос политический"; сам же он принимал только английские фунты, которыми англичанки расплачивались с ним за отель и на которые мисс Тин почти ежедневно покупала у него в магазине различные предметы туалета.