- Ну и что ты предлагаешь? – спросил я.
- Нам ничего не остается, кроме как идти вперед. Однако «пси-рельсы» так просто нас не пропустят. Будьте готовы к непредвиденным последствиям, - Черный вдруг усмехнулся, но тут же принял серьезный вид. – Аномалия сильно давит на мозги. Я точно не знаю, как, каждый раз все по-разному. Но мы должны так закрепить на себе свое оружие, чтобы до него было трудно добраться.
- Спятил?! – воскликнул Зендер. – А вдруг мутанты?
- Мутантов тут нет, и радуйтесь, что это так, иначе «пси-рельсы» было бы трудней пройти раз в тридцать. Оставить оружие вне прямой досягаемости нужно для того, чтобы кто-нибудь из нас, обезумев, не стал палить во все стороны. Для стрельбы оружие должно быть в руках, а чтобы не стрелять, оружия в руках быть не должно. Нам стрелять не нужно, верно? Дальше: это место вызывает негативные образы из памяти, причем усиливает их так, что человеческое сознание как будто разделяется на две половины, причем та, что ушла в прошлое, обычно доминирует. Нельзя ни за что углубляться, иначе уже не выберетесь. Ныряльщик пришел как-то из Пустоши со своим напарником. Напарник был жив, но сознание утянуло его в прошлое, и он не смог вернуться обратно. Он сошел с ума. Вроде жив и поныне, известен всей Зоне как Псих.
Психа я знал. Он обитал где-то на базе «Свободы», и анархисты заботились о нем, причем не ради каких-то корыстных целей, а просто из-за того, что больше он нигде уцелеть не мог. Свободовцы вроде даже к Болотному доктору его водили, но безрезультатно. Доктор лишь головой покачал и сказал, что такое не лечится. Так до сих пор Псих и живет где-то в каком-то подвале на базе «Свободы». Я видел его – сидит, глаза на всех таращит и бормочет постоянно о каком-то Луне, который судить его собирается, да все никак не засудит. Так все и говорил: «Лунь, прости меня, не хотел я, ну прости». Так и мучиться ему всю оставшуюся жизнь, оправдываясь перед неведомым Лунем. От перспективы стать таким же психом меня передернуло. Черный заметил это, и сказал:
- Вот-вот, так что будем очень осторожны.
Я-то знал, что я буду вспоминать – нашу ходку, после которой я приобрел себе вечного врага в лице некоего сталкера-новичка.
- К кому что придет? – спросил Зендер, оглядывая нас. – Ко мне расстрел пойманного дезертира. Мне доверили убить его, после того, как тот пытался убежать в Зону с Периметра. Молодой совсем парень был, до сих пор иногда перед глазами у меня стоит во сне. Я после того расстрела как раз из Бундесвера и ушел – да не куда-нибудь, а сюда, в Зону. Здесь, наверно, и останусь.
Черный вздохнул:
- А ко мне Катаклизм. Возможно, Рельс, из-за которого весной все и началось. Хм, каламбур какой – и тут рельсы, и там Рельс. Я как-то необоснованно убил его. Просто вспылил, и вот – готовый труп. И что на меня тогда нашло?
- Не надо вспоминать плохое раньше времени, - сказал я. – А то еще приблизим плохую развязку.
Мы поднялись с корточек, закрепили оружие на рюкзаках так, чтобы тянуться до него было очень неудобно. После чего встали так: слева Черный, Зендер посередине, а я справа. И пошли, выстроившись в линию, так чтобы никто не наступил в аномалию первым. Однако в последний момент я заметил, что немец слишком ускорил шаг, и его нога ступила на шпалы между блестящими рельсами первой…
***
Сначала ничего не было. Мы прошли метров двести средним шагом, и никаких инцидентов не произошло. Станция виднелась все ближе, рельсы загибались и блестели, как и раньше. Я даже начал немного успокаиваться, но ненадолго.
Первым напало на Черного. Он вдруг замедлил шаг, остановился и стал бормотать. Он бормотал долго, прежде чем я смог понять, что он бормотал. Я подошел к нему, и услышал его слова: «Ныряльщик, почему ты уходишь? Ныряльщик, стой! Ты никуда не пойдешь! Я не пущу. Останешься в Зоне, как миленький, никуда не денешься». И дальше в том же духе. Взгляд его был отрешенным, движения вялыми и замедленными. Я стал дергать его за плечо, и вот, наконец, он очнулся.
- Что я говорил?
- Препирался с Ныряльщиком.
- Ладно, пойдем, нет времени.
Пошли дальше. Зендер что-то говорил по-немецки, что-то доказывал, с кем-то спорил. Потом вдруг стал размахивать руками. И при этом он не переставал идти. Вдруг, оборвав какую-то длинную немецкую фразу, произнес по-русски с чудовищным акцентом:
- Мнье… трудно… Нье могу… сопротивльяться… Помогьите мнье, пожальста… Я нье могу… Мьенья… утягвает…