Итак, судьба у Васильева складывалась как у любого советского человека: школа, пионеры, то, что там заставляли делать из-под палки. Получилось так, что Дмитрий Васильев всегда внутренне боролся с системой и ненавидел коммунистическую закостенелую подчиненность, где нужно было лебезить, вилять хвостом перед всеми и делать не то, что ты хочешь. Он много поменял профессий, чтобы найти такую, которая давала бы хоть относительную свободу и хлеб. Работал и культпросветработником, и журналистом (в то время у него было около семидесяти публикаций, персональные выставки, лауреатское звание). В результате Дмитрий Васильев освоил десяток профессий, которыми неплохо владел, и если любой из них посвятил бы оставшуюся жизнь, то стал бы не худшим специалистом. Но все дело в том, что ему всегда скучно заниматься чем-нибудь одним.
«У меня так натура устроена, мне нужна всегда смена деятельности, иначе я начинаю коснеть, унывать… Мне все это претит… Я по жизни импульсивный человек…» — признавался Васильев.
Все это, особенно служба в армии, привело к тому, что Дмитрий Дмитриевич перестал понимать, что происходит со страной: транспаранты, лозунги, великие обещания, а народ жил все хуже и хуже при относительном внешнем, казалось бы, благополучии, каких-то праздниках, сокрытых красными тряпицами, скудными иллюминированными лампочками Ильича. Все это приводило в уныние, потому что весь этот праздник был праздником, пока был энтузиазм, пока все верили: «Ну, завтра будет лучше!» Но если еще в первые годы после войны был какой-то пафос, то потом все превратилось в дежурное действо, как бы исподлобья, по привычке. Все эти демонстрации и прочее носили образ какого-то унылого искусственного театрального действия не очень талантливых режиссеров.
«И я стал копаться… и полез в историю. Ввиду того что мы по молодости лет не очень отдаем себе отчет в том, что люди нам делают добро, закладывая в нас бесценные знания прошлого, а мы их как-то вольно используем, то я, может быть, не отдавал себе полного отчета в деятельности Курбатовых, которые вкладывали в меня любовь к России, истории, к ее прошлому, к царю. И это все, видимо, откладывалось у меня как багаж в подсознании, а когда пришел момент, что это надо осознать, т. е. найти какую-то базу, чем-то нужно подкрепиться, вдруг это все стало из меня выплывать», — вспоминал Дмитрий Дмитриевич.
В то время Васильев полностью ушел в чтение — это была в основном классика. Но после встреч с различными людьми к нему начали попадать уникальные книги о прошлом России. Тогда он познакомился с трудами А. Нечволодова, великого русского историка, И. Забелина, Д. Иловайского. Об этом никто не знал, никто не помнил. Когда он все это прочитал (в том числе и Карамзина, и Соловьева), то что-то стало его настораживать в чтении и заставляло усомниться. А вот когда к нему попал Державин, то вдруг его захлестнула волна эмоций, и Васильев стал думать: а что это, почему это меня заставляет волноваться.
И вот тогда уже в поисках причин, приведших нашу страну к этим необратимым последствиям коммунистической деспотии, Васильев стал через этих историков по отрывочным данным изучать специально такие понятия, как масоны и сионизм, которые часто у них встречались. Стал искать специальную литературу, потому что ему важно было это понять.
И вот тогда перед ним стали открываться ужасные страницы истории, он увидел причину трагедии государства, народа, гибели царя. Васильев пришел в ужас от того, насколько лицемерны и трусливы люди, потому что не хотят узнать причину своего существования в истории и культуре, в геополитике и мире.
«Меня, — вспоминает Дмитрий Васильев, — это стало волновать. И я, естественно, стал накапливать потенциал знаний, понимая, что ни в каком институте меня этому не научат. Я в свое время поступал во ВГИК, но меня хватило только на одну сдачу экзамена режиссеру Таланкину, который сидел за столом, ел пирог и, задавая вопросы, оплевывал меня… Хам такой, надменный, распоясавшийся… Мне говорят: «А вы знаете, кто такой Таланкин?» Я говорю: «Знаю, — человек, который снял фильм о гомосексуалисте Чайковском»…
— Ка-ак?!
— Да, более мерзкого фильма я в своей жизни не видал, мерзкого и скучного.
— А зачем же вы идете в мастерскую?..
— Я иду не в мастерскую, я иду в институт, а уж к кому я тут попаду, я не знаю, может, я и не пойду в этот институт, кто знает.