Хотела ему помочь.
- Я сам. - Он отстранился, стал снимать валенки. Раздеваясь, спросил: Папа придет?
Она вспыхнула, будто ее уличили в нехорошем поступке: Мишка помнил об отце, она - нет. Ей просто не пришло в голову подумать о Юрии.
- Хочешь ему позвонить?
- Он же ушел без завтрака. - Мишка снял телефонную трубку. - Папу позовите, - попросил он. - Обедать. Что, что? - Не отнимая от уха трубку, скорчил недоуменную рожицу, зашептал: - Дядя Быков спрашивает, можно ли ему у нас обедать.
Быкова Вера видела только дважды, и то издали. И потому удивилась: как так можно?
- Ну что, ма? - торопил Мишка.
Она взяла телефонную трубку, откинула прядь волос, закрывшую ухо, невнятно поздоровалась и, когда Быков ответил ей, сухо проговорила, что не ждала гостей, что очень извиняется перед товарищем подполковником, но, к сожалению, принять его не может.
Сейчас, полгода спустя, позабылось, что еще она ему тогда говорила. Он выслушал и сказал с возмутившей ее настойчивостью:
- И тем не менее позвольте зайти к вам, Вера Константиновна. Не на обед, конечно.
Внутренний толчок заставил Веру мгновенно сообразить, зачем с нею хочет видеться начальник политотдела. Хотела решительно возразить, но тот уже положил трубку. Тогда подумала: раз уж так, выложит ему все, что на душе, без прикрас, без виляния вокруг да около, пускай и он знает, как живут жены офицеров границы.
Начальник политотдела пришел через час. Седоватый, горбоносый, немолодой. В передней долго вытирал ноги, поискал глазами, куда повесить шинель, не найдя вешалки, аккуратно положил ее тут же, в передней, на табурет. Вера через кухонное окно наблюдала за ним, вышла, когда он взялся за ручку двери.
- Здравствуйте, - сухо сказала.
Он посмотрел ей прямо в лицо:
- Вот и я, незваный. Извините.
Вера насторожилась, пропуская гостя. Быков легонько взял ее за плечи, подтолкнул к дверям. Она быстро провела его через неубранную кухню в комнату, на ходу подала стул, сама стала спиною к печке. На ней был старенький домашний халат из красной, в горошек, фланели. Сейчас она пожалела, что не надела платье, - как-никак чужой человек.
Быков пригладил волосы, огляделся по сторонам и увидел ее работы портреты солдат, пейзажи, несколько натюрмортов, развешенные на стене напротив окна.
- У вас настоящая картинная галерея! - словно обрадовавшись, сказал подполковник. - Похвастали б когда-нибудь, Вера Константиновна. Такое богатство!
- Так уж и богатство, - возразила она, хотя комплимент был ей приятен. Тут же себя упрекнула, что поддалась лести, нарочитой, сказанной, лишь бы что-нибудь сказать для затравки. Нет, она не позволит себе распуститься. Вы ведь не за этим пришли, я думаю.
Быков неохотно, как показалось ей, переменил разговор:
- Разумеется. Я в самом деле не знал, что вы прекрасная художница. Вдвойне убежден, что правильно поступил, напросившись.
- Уговаривать?
Он провел пальцем под воротником гимнастерки, расправляя его, повернул стул спинкой к себе, как бы подчеркивая, что не намерен засиживаться.
- Да, уговаривать, если вам это слово нравится. Я ведь политработник, мое дело - уговаривать.
- Трудная у вас работа, - сорвалось у нее. - Неблагодарная.
- Мне она нравится. - Быков отодвинул стул, подошел к Вере, остановился в шаге от нее. - Давайте не пикироваться. Ей-богу, не надо.
- Вам легко говорить. Пожили бы в моей шкуре... А то все наездом, наскоком. И восторгаются: "Ох, какая природа! Ох, грибов-то сколько!" Смахнула набежавшую слезу. - А у меня эта природа вот где сидит! Задыхаюсь в этой природе. - Провела по горлу ладонью. Хотелось плакать. И даже нагрубить этому человеку. Но что-то мешало - открытый взгляд его или еще что. Она замолчала.
В другой комнате, куда отослала Мишку, было тихо: сын уснул или мастерил что-нибудь.
- Вы мне не ответили, - напомнил Быков.
- О чем говорить!.. Мы друг друга все равно не поймем. Вы там, в городе...
Он ее перебил:
- Из двадцати пяти лет службы в погранвойсках я восемнадцать провел в Туркмении и Таджикистане, семь - на заставах, и на таких, что вам и во сне не снились, моя хорошая. По два ведра опресненной воды в сутки. И ту привозили из Красноводска в цистернах... Вы знаете, что такое пиндинская язва? Слышали? А мы всей семьей вкусили ее. У жены их восемьдесят штук было. Ровно восемьдесят. Ни стоять, ни сидеть, ни лежать. А меня жена ни разу не упрекнула, понимала, зачем мы там.
Она ответила с вызовом:
- А я вот не понимаю. За какую провинность нужно убивать здесь лучшие годы? Что такого предосудительного сделали я, мой сын? Ему уже шесть лет, а что он видит здесь?..
Вера чувствовала, что разревется.
Быков пододвинул ей стул, но она из упрямства не села.
В окно стучала снежная крупка. Быков, обернувшись, глядел в мутные стекла. Сквозь них в комнату проникал тусклый свет ранних сумерек. Стоя вполоборота к Вере, он скупо сказал:
- На заставе трудно, слов нет. И при всем этом вы не дело затеяли, Вера Константиновна. Поверьте, я говорю от души.
Она не хотела слушать и бросила грубо:
- Это меня одной касается.
- Не только.
- Я о себе говорю.
- А я о многих.
Вера не поняла, какой смысл Быков вложил в последнюю фразу.
- Нынче каждый думает о себе, - возразила она подполковнику. - Такой сейчас век.
Он изумленно на нее посмотрел:
- Откуда это у вас!.. В двадцать шесть лет...
- Откуда у всех.
- Скажите, ваш муж уже был пограничником, когда вы поженились?
- Хотите сказать: "Видели очи..."?
- Не считаю ее мудрой, эту поговорку. Человек может ошибиться.
- Вы меня имеете в виду?
- И вас.
- Значит, теперь я должна нести свой крест до конца. Вы это хотите сказать?
По тому, как вспыхнули его скулы и загорелись глаза, Вера поняла, что Быков рассержен. Он заговорил, приподняв голову и рассматривая ее в упор.
- О каком кресте вы говорите! Не нужно становиться в позу. Зачем вы кокетничаете, товарищ Сурова? Ну зачем? Я на протяжении всего нашего разговора щажу ваше самолюбие. И напрасно. Галантность не всегда, знаете, уместна.
- Сожалеете, что не грубили? Подбирали слова... для вящей убедительности.
- Да, подбирал, Вера Константиновна. Подбирал потому, что надеялся на желание понять их. А вы все о себе, о себе. Можно подумать, что вы единственная, великомученица, жертва, так сказать. А давайте в открытую: кому-то нужно выносить дурнопахнущие горшки из больничных палат, кому-то нужно добывать уголь в районах вечной мерзлоты, где дети страдают от недостатка кислорода и света. Обыкновенного дневного света лишены в течение многих месяцев! Вы знаете, какие они?.. Или думаете, легко в геологических партиях, на арктических станциях? Да я вам могу до бесконечности продолжить перечень таких мест. Кому-то нужно быть и там. Это называется исполнять гражданский долг. Вот и вы его исполняйте. Надо же! А на заставе не так уж плохо.
Она подумала, что он прощается, протянула ему руку:
- Может быть, вы правы. Не знаю.
- Хорошенько все взвесьте. - Он пожал ее пальцы. - Не стоит голову забивать пустяками. Вы художница, а здесь непочатый край тем. Работайте, а мы подумаем, как развеять ваше одиночество. Вот скоро пришлем заместителя. Обязательно женатого и обязательно с дитенком Мишкиных лет. Устраивает?
Вера не знала, что ему ответить. Лгать не хотелось. Быков говорил искренне, без рисовки, такую манеру разговаривать она отмечала у своего отца - он не ходил вокруг да около и не заботился о том, как собеседник воспримет его слова.
Быков собрался уходить, прощаясь, сказал:
- Обязательно организуем выставку ваших картин. Да, да, не возражайте. Пускай народ посмотрит, какие таланты прячет граница. - Уже в дверях задержался: - Мысль одна пришла: быть хорошей матерью и женой - тоже почетная должность. Ей-богу, правда.
Он ушел. Вера осталась одна со своими встревоженными мыслями. Быков не убедил, не развеял ее настроения. Наоборот, в голове теперь был полный сумбур.